: Основы кантовской этики 
: Основы кантовской этики
РЕФЕРАТ
по теме:
ЭТИКА ИММАНУИЛА КАНТА
Исполнитель:
Ìîñêâà. ÿíâàðü 1996ã.
Основы кантовской этики
Кант - философ свободы
Детерминированность мира
Феномен и ноумен
Природа и свобода
Разум
Практический разум и стремление к счастью
Императивы
Категорические императивы
“Формула” нравственного закона
Долг
Этические категории
Свобода и воля
Категории воли
Свобода воли и совесть
Добро и зло
“Несвободная” свобода
Характер причинности
Причинность и свобода
Оценка и развитие учения Канта
Шеллинг
Шопенгауэр
Сартр
Нравственный закон Канта - общечеловеческая мораль
Список литературы.
Основы кантовской этики Кант - философ свободы
 Этика Иммануила Канта весьма
злободневна для нас. Чтобы в этом убедиться, достаточно раскрыть его «Критику
практического разума» на странице, где написано следующее: “Предположим, что
кто-то утверждает о своей сладострастной склонности , будто она, если этому
человеку встречается любимый предмет и подходящий случай для этого ,
совершенно непреодолима для него ; но если бы поставить виселицу перед домом,
где ему представляется этот случай, чтобы повесить его после удовлетворения его
похоти , разве он и тогда не преодолел бы своей склонности? Не надо долго
гадать, какой бы он дал ответ. Но спросите его, если бы его государь под
угрозой немедленной казни через повешение заставил его дать ложное показание
против честного человека, которого тот под вымышленными предлогами охотно
погубил бы, считал бы он и тогда возможным, как бы ни была велика его любовь к
жизни, преодолеть эту склонность ? Сделал ли бы он это или нет, – этого он,
быть может, сам не осмелился бы утверждать; но он должен согласиться, не
раздумывая, что это для него возможно.”[1]
Как видим, Кант сопоставляет тут две житейские ситуации. В первой из них он
имеет в виду именно обыденную похоть, как пример некоего удовольствия,
могущего мотивировать поступки человека, а не возвышенную любовь, подобную
той, которую испытывал Данте к Беатриче или Петрарка к Лауре. Что касается
второй ситуации, то советская действительность, которая еще только едва -
едва начала становиться для нас вчерашней, сделала ее в нашей стране
поистине массовой. В годы репрессий тысячи людей не теоретически, а на
практике стояли перед дилеммой: оговорить требуемое количество невинных людей
с тем, чтобы получить эфемерную надежду остаться в живых, или же, несмотря
на пытки, не нарушить девятую заповедь декалога: «не лжесвидетельствуй».
Правда, вместо кантовского «государя» у нас действовали чиновники , а вместо
повешения чаще применялся расстрел, но ведь эти мелкие несовпадения не меняют
ситуацию в целом . Да и позже, в шестидесятые и семидесятые годы, когда режим
смягчился и смертная казнь уже не грозила, люди, читая продукцию самиздата,
должны были считаться с возможностью оказаться перед лицом следователя,
задающего неприятный вопрос о том, кто же это предоставил в наше распоряжение
запрещенную литературу, а может быть, и предлагающего кого-либо оговорить в
обмен на прекращение «дела». Так что ситуация, описанная Кантом, была очень
злободневной в совсем недавнем прошлом, да остается таковой и сейчас, ибо с
уходом коммунистической идеологии и падением советской власти не намного
уменьшилось общее количество насилия как у нас, так и во всем мире, и всегда
есть опасность попасть в лапы какого-нибудь “игемона”, который во имя
национальной, религиозной или какой-либо еще идеи потребует нарушить не
только девятую, но и все до одной моральные заповеди, какие только существуют
на свете.
Но этика Канта не просто злободневна; она еще и возвышает наш дух: ведь Кант
учит, что человек даже перед лицом смерти может устоять перед насилием. Кант
мудр и знает, что это очень трудно: никто заранее не осмелится утверждать,
что не сломается, не «расколется» под пыткой, что страх смерти не возьмет
верх. И тем не менее, по Канту, каждый может преодолеть свою любовь к жизни и
выдержать любое насилие: «он должен согласиться, не раздумывая, что это для
него возможно». Прав ли философ? Я думаю, что да, хотя в XX веке множество
изощренных заплечных дел мастеров как у нас, так и в его стране, казалось,
прилагало все усилия для того, чтобы доказать его неправоту. В своей
деятельности гестаповцы исходили из того, что человек - существо целиком и
полностью природное, безусловно подчиняющееся законам физики, химии,
физиологии, психологии. Его поведение только по видимости свободно, на самом
же деле оно абсолютно детерминировано этими законами. Если подойти к делу
«научно» и тщательно изучить, какое влияние оказывают на поведение людей те
или иные физические, химические, фармакологические или психологические
воздействия, то, соответствующим образом подбирая их и дозируя, можно будет
любого человека заставить делать все что угодно. На рядовых, обычных людей
действуют грубые методы, но и для самого упорного можно подыскать такую
комбинацию воздействий или употребить в ход такое экзотическое средство,
скажем какую-нибудь невыносимую крысу (см. «1984» Дж. Оруэлла), что требуемый
эффект тут же будет достигнут.
С этим строго детерминистическим мировоззрением палачей все время борются их
жертвы и, на первый взгляд, успешно, поскольку насчитывается немало людей,
выдержавших все пытки, которым их подвергли, и не поддавшихся своим
мучителям. Однако последних не убеждает эта чистая эмпирия: они возражают в
том духе ,что тут либо исполнители были нерадивы, либо они были недостаточно
грамотны в своем деле, либо сама «пыточная» наука еще не достигла
совершенства и имеет досадные пробелы, которые, разумеется, в будущем будут
ликвидированы. Таким образом, их детерминистическая концепция остается
непоколебленной, несмотря на вновь и вновь встречающиеся случаи героического
поведения жертв, в результате которого срываются все попытки добиться
заранее намеченных результатов. Эта кровавая полемика палачей и их жертв не
вчера началась и не завтра кончится. Древнекитайские чиновники в своих ямынях
были твердо уверены, что могут добиться от попавших в их руки людей всего,
чего захотят. Инквизиторы в Западной Европе научились извлекать в высшей
степени диковинные признания у подследственных колдунов и ведьм. Современные
виртуозы следственных дел тоже, как мы знаем, изрядно в этих делах
преуспели. И однако во все времена находились и находятся люди, которые ни
во что не ставят угрюмый детерминизм своих «следователей», считая, что дух
человеческий настолько выше и сильнее всего земного, что никакие, даже самые
жестокие ухищрения последних, не смогут его сломить.
Кант стоит на стороне жертв! Его этика может служить им теоретической базой в
споре с абсолютным детерминизмом палачей. Квинтэссенцией этики Канта является
учение о том, что человек существо не только природное, но и свободное.
Кант - философ свободы. Я думаю, что это самое ценное в нем, как
этике. Как известно, проблемы морали волновали Канта с юных лет, но свое
оригинальное учение о нравственности он создал уже в конце жизни.
Спекулятивные основы этого учения заложены в «Критике чистого разума»
(1781-1787) . В 1785 г. Кант выпустил в свет «Основы метафизики
нравственности». К 1788 г. относится его главное сочинение по этике - «Критика
практического разума». Наконец, в 1797г. появилась «Метафизика нравов». Это
основные труды Канта по теории нравственности. Данной теории он придавал
первостепенное значение; одновременно с ней он разработал свою эстетику в
«Критике способности суждения» (1790) и философию религии в «Религии в пределах
только разума» (1793-1794), и специалисты знают, насколько та и другая
фундированы его учением о морали.
Детерминированность мира
Остановимся сначала на спекулятивных основах кантовской этики. Кант
придерживался господствовавшей в умах подавляющего большинства ученых и
философов нового времени предпосылки, суть которой состояла в том, что в
природе все строго детерминировано. В «Критике чистого разума» мы можем
прочитать: “Закон природы гласит, что все происходящее имеет причину, что
каузальность этой причины, т. е. действие, предшествует во времени и в
отношении возникшего во времени результата сама не могла существовать
всегда, а должна быть произошедшим событием, и потому она также имеет
свою причину среди явлений, которой она определяется, и, следовательно, все
события эмпирически определены в некотором естественном порядке; этот закон,
лишь благодаря которому явления составляют некую природу и делаются
предметами опыта, есть рассудочный закон, ни под каким видом не допускающий
отклонений и исключений для какого бы то ни было явления...”
[2] Положение о том, что в природе господствует строгая
причинно-следственная необходимость, может быть только предпосылкой, только
предвзятым положением ; его нельзя доказать. Более того, повседневный опыт,
казалось бы, на каждом шагу опровергает это положение: ведь мы постоянно
сталкиваемся со всякого рода случайностями. В космосе Аристотеля, философа,
который при объяснении явлений окружающего мира чуждался всяких идеализаций и
предпочитал исходить из того, что непосредственно наблюдал, присутствует не
только необходимость, но и случайность , а также самопроизвольность .
Положение о том, что все в мире строго детерминировано, возникло, по-видимому, в
среде пионеров галилеевской науки , перед глазами которых впервые появилась
эта грандиозная идеализация - цельная картина природы, где все явления
цепляются друг за друга, образуя во времени непрерывные цепочки
причинно-следственных связей. Случайность была изгнана из природы и переведена
с онтологического на гносеологический уровень: случайными представляются нам те
явления, причину которых мы пока не можем найти. Именно пока, ибо
известен «гносеологический оптимизм» зачинателей науки нового времени, их
убежденность в принципиальной познаваемости природы и безграничных
возможностях научных методов; этот оптимизм подпитывал и подпитывает до сих
пор идею научного прогресса. Детерминистическая закваска эксплицитно или
имплицитно, в большей или в меньшей мере присутствует у подавляющего
большинства мыслителей нового времени, особенно у тех, кто так или иначе
ориентировался на науку или хотя бы считался с ней.
Феномен и ноумен
В общую картину полностью детерминированного мира входил и человек, как существо
природное. Детерминанты человеческих поступков именовались мотивами,
побуждениями, импульсами и т. п., причем считалось, что эти детерминанты
определяют все поступки людей с такой необходимостью, с какой, например,
траектория полета брошенного камня определяется притяжением земли и
сопротивлением воздуха. Вот как высказался в трактате «О свободе воли» Артур
Шопенгауэр, защищая закон причинности, безраздельно царящий, по его мнению, в
природе: “Совсем не метафора и не гипербола, а вполне трезвая и буквальная
истина: что подобно тому, как шар на бильярде не может прийти в движение,
прежде чем получит толчок, точно так же и человек не может встать со своего
стула, пока его не отзовет или не сгонит с места какой-либо мотив; а тогда он
поднимается с такой же необходимостью и неизбежностью, как покатится шар после
толчка. И ждать, что человек сделает что-либо, к чему его не побуждает
решительно никакой интерес, это все равно, что ожидать, чтобы ко мне начал
двигаться кусок дерева, хотя я не притягиваю его никакой веревкой.”
[3] А в кантовской «Критике практического разума» написано: “...если бы мы
были в состоянии столь глубоко проникнуть в образ мыслей человека, как он
проявляется через внутренние и внешние действия, что нам стало бы известно
каждое даже малейшее побуждение к ним, а также все внешние поводы, влияющие на
него, то поведение человека в будущем можно было бы предсказать с такой же
точностью, как лунное или солнечное затмение...”
[4] И однако Кант отнюдь не хочет оказаться во власти абсолютного
детерминизма. Несмотря на полную подчиненность человека законам природы, можно,
по мнению философа, “тем не менее утверждать при этом, что человек свободен.”
[5] Как это возможно? За счет чего Канту удается вырвать человеческую
свободу из когтей природной необходимости? Спекулятивной, теоретической,
основой такой возможности является прославившее его автора учение о том, что
пространство и время не существуют объективно, сами по себе, и не представляют
собой свойств или объективных определений вещей в себе, а суть не что иное, как
субъективные условия и чисто человеческие формы чувственных созерцаний. При
помощи чувств мы воспринимаем не сами вещи в себе, а лишь их явления нам. Как
таковые, они могут быть восприняты только при помощи разума, но человеческий
спекулятивный разум устроен так, что способен, функционируя как рассудок, лишь
упорядочивать чувственные данные, а непосредственно доступа к вещам в себе не
имеет. Таким образом, все то, что мы познаем категориально, т. е. то и только
то, что существует во времени и пространстве, представляет собой мир явлений,
мир феноменов. Следовательно, вся природа с ее строгой причинностью чисто
феноменальна; она не есть мир вещей в себе, или ноуменов. Согласно Канту, мир
ноуменов содержательно непознаваем для человеческого теоретического разума:
пытаясь его познать, он запутывается в паралогизмах и антиномиях. Относительно
мира вещей в себе нам известно только то, что он существует, но, что он такое,
нам знать не дано. Он не дан нам прямо, он лишь косвенным образом
свидетельствует о своем существовании. Ведь феномены не могут существовать
самостоятельно: они суть лишь явления нам чего-то иного, ноуменального,
независимо от нас сущего. Ноумены , по Канту , суть объективные, внеприродные,
трансцендентные по отношению к ней «причины» природных феноменов. Кроме того,
само наличие у нас разума есть свидетельство нашей причастности к ноуменальному
миру и существования его самого.
Конечно, Кант не устает подчеркивать, что ноумены не могут быть мыслимы
ассерторически. “Понятие ноумена, т. е. вещи, которую следует мыслить не
как предмет чувств, а как вещь в себе (исключительно посредством чистого
рассудка)”[6], он относит к числу
проблематических, т. е. таких, каждое из которых “не содержит в себе
никакого противоречия и находится в связи с другими знаниями как ограничение
данных понятий, но объективную реальность которого никоим образом нельзя
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
|
