Концепт счастья 
редставление о конечной цели и предназначенности собственного бытия является одной из основных характеристик любой зрелой личности. Потребность смысла жизни присуща взрослому человеку, без её удовлетворения он не способен к нормальной жизнедеятельности: "Я знаю наперед, / Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает, / Кто все пройдет, когда душа ведет, / И выше счастья в жизни не бывает!" (Рубцов). Смысл жизни отдельного бытия существует, его находит человек сам и он лежит за пределами индивида, но в пределах родовой сущности человека, он "рукотворен" и "привносится" в неё самим человеком. Трансцендентность смысла жизни имеет своим следствием "запредельность" источника счастья, и в каритативной модели его источник заключается в любви к ближнему: "В другом, в другом еще возможно / Несчастным счастливыми быть!" (Карамзин); "Блажен, кто может помогать" (Карамзин). В этой концепции личное счастье неприемлемо за счет несчастья других: "И хотел бы я счастья, но лишь не за счет несчастливых" (Евтушенко). Призвание как осознание человеком своих генеральных устремлений и понимание им предназначенности своей жизни предполагает самоосуществление, реализацию собственной личности. Представления о телеономности индивидуального человеческого бытия, смысле жизни и призвании являются ключевыми в коэффициентных фелицитарных концепциях, где за источник счастья принимается степень осуществленности человеком смысла жизни и / или реализованности им своего предназначения: "Я думаю, простое будет счастье - / Стать человеком и самим собой" (Луговской). Субъектно-индивидуальные представления о счастье зависят от типа личности, от того, какой "люфт" между реальной и идеальной судьбой является для неё приемлемым. В зависимости от операторной структуры фелицитарной оценки выделяются две разновидности счастья (см. с.51-53 работы): счастье 1 - оператор двузначной фелицитарной логики - включает в себя "отсутствие зла", противостоит несчастью и восходит, как уже отмечалось, к Эпикуру; счастье 2 - оператор трехзначной фелицитарной логики - противостоит как несчастью, так и счастью 1, - благополучию, удовлетворенности и ориентировано на превышение нормы ожидания блага, оно переживается субъектом как радость. Счастье 2 - это счастье людей "затратного" типа, счастье героев и романтиков. Счастье 1 - счастье людей "энергосберегающих", счастье "мещанское", "обывательское", "житейское", "просто человеческое", оно не боится скуки, но не выносит лишений и неблагополучия: "Довольство ваше - радость стада, / Нашедшего клочок травы. / Быть сытым - больше вам не надо, / Есть жвачка - и блаженны вы!" (Брюсов). Естественно, выбор типа шкалы фелицитарной оценки зависит прежде всего от типа личности - характера и темперамента - и зачастую меняется с возрастом, когда на смену юношескому максимализму счастья 2 приходит минимализм счастья 1. В русском поэтическом сознании в полной мере представлены обе "операторные концепции" счастья, противопоставление которых выносится Евгением Баратынским в название одного из стихотворений: "Две доли" - два "внутренних фатума" человека, два типа отношения к миру. Одни, "своим бесчувствием блаженные" (Е. Баратынский), стремятся лишь к покою и эпикурейской свободе от физических и моральных страданий - "На свете счастья нет, но есть покой и воля" (Пушкин). Для других же "жизнь скучна, когда боренья нет" (Лермонтов), а "все, что гибелью грозит,… таит неизъяснимы наслажденья…И счастлив тот, кто средь волненья / Их обретать и ведать мог" (Пушкин). Люди "затратного типа" ищут свое счастье в жертвенном служении идеалу: "Товарищ, верь: взойдет она, / Звезда пленительного счастья. / Россия воспрянет ото сна / И на обломках самовластья / Напишут наши имена" (Пушкин); "Мы счастливы, русские люди, / тем счастьем заглавным большим, / что вечно гордимся и будем / гордиться народом своим" (Смеляков); "И мы в ответе перед всей вселенной, / Перед народами, перед веками, / Перед всеобщим счастьем, общим горем - / На то был создан русский человек!" (Луговской). Что касается многофакторных фелицитарных моделей, то в русском поэтическом сознании более или менее последовательно представлена концепция Аристотеля, где источником счастья является прекрасная деятельность в полноте добродетели, и, естественно, если для Стагирита высшая форма деятельности - философия, то для поэтов - поэтическое творчество: "Блажен, кто знает сладострастье / Высоких мыслей и стихов!" (Пушкин); "Счастливец! дни свои ты музам посвятил" (Баратынский). Чаще всего, однако, факторы счастья задаются списком и их набор зависит лишь от личных предпочтений автора: "Имел он все, что надобно / Для счастья: и спокойствие, / И деньги, и почет" (Некрасов); "Я счастлив - моим спокойствием, / Я счастлив - твоею дружбою" (Батюшков). И, наконец, можно отметить ряд не концепций, а, скорее, взглядов на природу счастья, объединяемых признаком "фелицитарного нигилизма" от полного отрицания его существования до жалоб на его иллюзорность, мимолетность и редкость появления на жизненном пути: "На свете счастья нет", "счастья призрак ложный" (Пушкин); "Призрачное счастье, / Медленное горе" (Брюсов); "В мечтах, в желаниях своих / Мы только счастливы бываем" (Карамзин); "Что может быть любви и счастия быстрее? / Как миг их время пролетит" (Карамзин); "Столь редко счастие! и сколь несправедливы / Понятия об нем!" (Карамзин); "…счастье наше - лишь зарница, / Лишь отдаленный слабый свет. / Оно так редко нам мелькает, / Такого требует труда! / Оно так быстро потухает / И исчезает навсегда! / Как ни лелей его в ладонях, / И как к груди ни прижимай, - / Дитя зари, на светлых конях / Оно умчится в дальний край! (Заболоцкий). Истинное счастье здесь - лишь за гранью земного бытия: "В страны блаженства вознесемся, / Где нет болезни, смерти нет" (Карамзин), а в этой жизни - счастье либо помеха ("Понял я, что человек несчастен, / потому что счастья ищет он" - Евтушенко; "О счастье! злобный обольститель" - Пушкин), либо, наоборот, вера в него - спасение и поддержка ("Богатство жизни - вера в счастье" - Баратынский). Что касается частотности появления в поэтических текстах той или иной концептуальной модели счастья, то на первом месте здесь стоит концепция покоя, затем в порядке убывания идут концепции любви, молодости, свободы и контраста, наслаждения, дружбы, природы, пассионарная. Достаточно распространены нигилистские взгляды на счастье. Частотный ранг всех прочих эссенциальных моделей счастья относительно низок. 3.1.2 ПаремиологияСчитается, что в единицах естественного языка отражается "наивная картина" мира его носителей (Апресян 1995, т.1: 56-60), а лексическая семантика представляет "обыденное сознание" этноса, в котором закреплены память и история народа, его опыт познавательной деятельности, мировоззрение и психология (Тарланов 1993: 6). Специфические же черты этого сознания - этнический менталитет - хранятся в паремиологическом фонде языка: пословицах, поговорках, различных формах народного творчества (Общество и сознание 1984: 172: Дубинин-Гуслякова 1985: 14,73), а его фразеологический состав являет собой "зеркало, в котором лингвокультурная общность идентифицирует свое национальное самосознание" (Телия 1996: 9). Тем не менее, как представляется, языковая ("наивная") картина мира и языковое сознание - "языковая ментальность" - лишь отчасти совпадают с представлением мира в "обыденном сознании" этноса, детерминируемом преимущественно социокультурными факторами, а образ мира, воссоздаваемый по данным одной лишь языковой семантики, скорее карикатурен и схематичен (см. с.23 работы). Лексическая семантика единиц, образующая "языковое сознание", в силу инертности последнего в значительной мере анахронична: в ней зачастую присутствуют уже отжившие социокультурные представления и стереотипы (Урынсон 1998: 20). На более или менее полное совпадение с "обыденным сознанием" может, видимо, претендовать лишь "речевое сознание", отраженное во всей совокупности синхронных текстов какого-либо естественного языка. Из этого следует, очевидно, что одним из инструментов концептуального анализа и коррекции "языкового сознания", отраженного в лексическом фонде языка, может быть исследование речевых реализаций какого-либо концепта (Стернин 1999: 70) как в устных текстах (опрос информантов, интервью), так и в письменных (публицистика, художественные произведения). Понятийная составляющая этого концепта образуется, прежде всего, дефиниционным ядром, включающим дистинктивные, родо-видовые признаки, фиксирующие границы предметной области, к которой он отправляет: счастье - это положительная аксиологическая и эмоциональная оценка собственной судьбы. Другой формант понятийной составляющей концепта "счастье" представлен эссенциальной семантикой, связанной с интерпретацией понятия в рамках определенной мировоззренческой концепции. Можно предполагать, что специфика концепта как раз и определяется числом культурно значимых обыденных представлений - обиходных концепций, разделяемых членами какого-либо этноязыкового социума. Затруднения с дискурсивным описанием "культурных концептов", являющихся источником головной боли, в том числе и для лексикологов, в определенной мере объясняются тем, что у абстрактных имен, существующих в обыденном сознании преимущественно интуитивно (Гудков 1999: 108-109), идиолектная часть семантики, производная от индивидуального опыта личности, значительно шире части социолектной, общей для всех носителей какого-либо естественного языка (Чернейко 1997: 283), в которой как раз и сосредоточена национально-культурная специфика этих концептов. Вопрос о том, как именно отражается конкретная этнокультурная модель в семантике фразеологического и паремиологического фонда естественного языка и в чем состоит отраженная в нем культурно значимая специфика современного лингвоменталитета, на сегодняшний день остается открытым (Телия 1996: 235). Формальных средств для описания современного менталитета той или иной лингвокультурной общности пока что не найдено, единственным критерием здесь может служить степень массовидности и инвариантности когнитивных и психологических стереотипов, представленных в лексической системе языка (Добровольский 1997: 42). Материалом для исследования паремиологического представления счастья послужили словари пословиц и поговорок русского языка В. И Даля (Даль 1996), В.П. Жукова (Жуков 2000) и В.П. Аникина (Аникин 1988). В словаре В. Даля, наиболее раннем по времени составления (1853 год), тематического раздела, включающего понятие счастья-душевного состояния, нет вообще; имеется лишь раздел "счастье-удача", включающий 99 паремиологических единиц, содержащих лексемы "счастье", "счастлив(ый)", которые в 91 одном случае отправляют к счастью-удаче и счастью-благополучию: "Без счастья и в лес по грибы не ходи! ", "Счастье пытать - деньги терять", "Дурак спит, а счастье в головах лежит", "Счастье в оглобли не впряжешь" и пр. Лишь в восьми пословицах эти лексемы допускают двойное толкование - счастья-удачи / благополучия и счастья-блаженства: "Где нет доли, тут и счастье невелико", "Всяк своего счастья кузнец (переводная)", Счастье искать - от него бежать", "Счастье ума прибавляет, несчастье последний отнимает", "Счастье дороже ума, богатства и пр. ", "Счастье дороже богатства", "Счастливым быть - всем досадить", "Кто нужды не видал, и счастья не знает". В словаре В.П. Жукова (первое издание 1966 год) из 12 паремий, содержащий лексемы "счастье", "счастлив(ый)", уже 5 позволяют двойное толкование: "Счастливым быть - всем досадить", "Гость на порог - счастье в дом", "Не было бы счастья, да несчастье помогло", "Не в деньгах счастье", "Правда хорошо, а счастье лучше". Словарь В.П. Аникина (первое издание 1988 год) приводит 97 паремий, содержащих лексемы "счастье", "счастлив(ый)", из которых в 64 эти лексемы отправляют однозначно к счастью-удаче / благополучию, в 25 позволяют двойное толкование и в 8 отправляют к счастью-блаженству. Двойное толкование допускают паремии "Счастье дороже богатства", "Счастье лучше богатства", "Счастье у каждого под мозолями лежит", "Счастья за деньги не купишь", "Каждый человек кузнец своего счастья", "Кто в горе руки опускает, тот счастья никогда не узнает", "Кто большого счастья не знал, тот и маленьким обойдется", "Кто запаслив, тот и счастлив", "Кто нужды не ведал, тот и счастья не знает", "Легче счастье найти, чем удержать", "Мудреному и счастье к лицу", "Нет счастья, не жди и радости", "Нового счастья ищи, а старого не теряй", "Первое счастье не меняют на последнее", "Правда хорошо, а счастье лучше", "Седина напала, счастье пропало", "Там счастье не диво, где трудятся нелениво", "Тому будет всегда счастливо, кто пишет нельстиво", "Дуракам во всем счастье", "Дураку счастье, а умному бог даст", "Где счастье, там и радость", "Где счастье, там и зависть", "Где нет доли, тут и счастье невелико", "Тот счастлив, у кого есть хлеба с душу, платья с тушу, денег с нужу", "Тот счастлив плут, где сыщет кривой суд". Однозначно фелицитарными являются паремии "Счастлив тот, у кого совесть спокойна", "Счастье не в кошельке, счастье в руках", "К людям ближе - счастье крепче", "Кто дружбу водит, счастье находит", "Неволя счастья не дает", "Паши нелениво - проживешь счастливо", "Где правда, там и счастье". Как можно видеть, в словаре В. Даля, отражающем наиболее ранний пласт паремиологических представлений крестьянской общины, основанных на традиции и составляющих культурное ядро этноса (Уфимцева 2000: 118), понятие счастья-блаженства, отправляющее к внутреннему, душевному состоянию субъекта-индивида, практически отсутствует. Счастье-удача / благополучие - это результат обезличенной оценки внешних жизненных обстоятельств человека сторонним наблюдателем, оценки, лишенной рефлексии и интроспективности, субъект которой отличен от протагониста. Можно считать, что счастье-блаженство как культурный концепт здесь представлено в лучшем случае в эмбриональном состоянии: у него нет своего имени и оно не отмечено семиологической насыщенностью - для его передачи не существует более или менее протяженного ряда синонимических средств. О становлении этого культурного концепта в языковом сознании этноса свидетельствует только содержание паремиологического словаря В.П. Аникина, где для него уже формируется имя. Собственно фелицитарная семантика паремиологических единиц отправляет прежде всего к праксеологическим аспектам счастья - указывает на оптимальные способы его достижения: чтобы стать счастливым, нужно трудиться, нужно о нем не думать, не терять присутствия духа в трудные минуты, быть предусмотрительным, не искать от добра добра, держаться ближе к людям, не гоняться за материальными благами и пр. ("Где нет доли, тут и счастье невелико"; "Всяк своего счастья кузнец"; "Счастье искать - от него бежать"; "Счастье у каждого под мозолями лежит"; "Кто в горе руки опускает, тот счастья никогда не узнает"; "Кто запаслив, тот и счастлив"; "Нового счастья ищи, а старого не теряй"; "Первое счастье не меняют на последнее"; "Там счастье не диво, где трудятся нелениво"; "Тому будет всегда счастливо, кто пишет нельстиво"; "Счастье не в кошельке, счастье в руках"; "К людям ближе - счастье крепче"; "Кто дружбу водит, счастье находит"; "Паши нелениво - проживешь счастливо"). Затем в ней отражены наблюдения этноса над психологией счастья и счастливых людей, приметы и оценки: "Счастливым быть - всем досадить", "Кто большого счастья не знал, тот и маленьким обойдется", "Дуракам во всем счастье", "Дураку счастье, а умному бог даст", "Где счастье, там и зависть", "Гость на порог - счастье в дом", "Легче счастье найти, чем удержать"; "Мудреному и счастье к лицу"; "Тот счастлив плут, где сыщет кривой суд". Эссенциальные, концепциеобразующие признаки семантики счастья-блаженства представлены здесь невычлененно и синкретично, их выделение связано с известным напряжением. В наиболее "чистом виде" сущностная семантика счастья представлена стоической концепцией, согласно которой единственным и самым надежным источником счастья является добродетель: "Где правда, там и счастье"; "Счастлив тот, у кого совесть спокойна". Вполне вычленима также концепция контраста, в соответствии с которой счастье с необходимостью предваряется несчастьем, горем, утратами: "Кто нужды не видал, и счастья не знает"; "Не было бы счастья, да несчастье помогло". Наиболее многочисленны, однако, паремии, в семантике которых добродетель неотделима от эпикурейских представлений о счастье как о свободе от страданий тела и смятений души ("Не в деньгах счастье"; "Счастье лучше богатства"; "Счастья за деньги не купишь"; "Тот счастлив, у кого есть хлеба с душу, платья с тушу, денег с нужу"), где подчеркивается независимость счастья от материального достатка. Единично представлены концепции гедоническая ("Где счастье, там и радость"), эвдемоническая ("Счастье дороже ума, богатства и пр. "), деятельностная ("Счастье не в кошельке, счастье в руках"). Единично также источник счастья усматривается в дружбе ("Кто дружбу водит, счастье находит"), в коллективизме ("К людям ближе - счастье крепче"), в свободе ("Неволя счастья не дает"), в молодости ("Седина напала, счастье пропало).
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15
|
|
