Реферат: Мораль помощи и взаимопомощи в дохристианский период Руси

суеверный страх, овладевавший русским человеком на перекрестках: здесь, на

нейтральной почве родич чувст­вовал себя на чужбине, не дома, за пределами

родного поля, вне сферы мощи своих охранительных чуров. Все это, по-видимому,

говорит о первобытной широте, цель­ности родового союза. И однако в народных

преданиях и поверьях этот чур-дед, хранитель рода, является еще с именем

дедушки домового, т. е. хранителя не целого рода, а отдельного двора. Таким

образом, не колебля народных верований и преданий, связанных с первобытным

родовым союзом, расселение должно было разрушать юри­дическую связь рода,

заменяя родство соседством. И эта замена оставила некоторый след в языке:

сябр, шабер по первоначальному, коренному значению родственник, потом получил

значение соседа, товарища.

ФОРМЫ ЯЗЫЧЕСКОГО БРАКА.

Это юридическое разло­жение родового союза делало возможным взаимное

сбли­жение родов, одним из средств которого служил брак. Начальная летопись

отметила, хотя и не совсем полно и отчетливо, моменты этого сближения,

отразившиеся на фор­мах брака и имевшие некоторую связь с ходом того же

расселения. Первоначальные однодворки, сложные семьи ближайших родственников,

которыми размещались восточ­ные славяне, с течением времени разрастались в

родствен­ные селения, помнившие о своем общем происхождении, память о котором

сохранялась в отческих названиях таких сел: Жидчичи, Мирятичи, Дедичи,

Дедогостичи. Для таких сел, состоявших из одних родственников, важ­ным делом

было добывание невест. При господстве много­женства своих недоставало, а

чужих не уступала их родня добровольно и даром. Отсюда необходимость

похищений. Они совершались, по летописи, «на игрищах межю селы», на

религиозных праздниках в честь общих неродовых богов «у воды», у священных

источников или на берегах рек и озер, куда собирались обыватели и

обывательницы разных сел.

Начальная летопись изображает различные формы брака, как разные степени

людскости, культурности русско-славянских племен. В этом отношении она ставит

все пле­мена на низшую ступень сравнительно с полянами. Описы­вая языческие

обычаи радимичей, вятичей, северян, кри­вичей, она замечает, что на тех

«бесовских игрищах умыкаху жены себе, с нею же кто свещашеся». Умычка и была

в глазах древнего бытописателя низшей формой брака, даже его отрицанием:

«браци не бываху в них», а только умычки. Известная игра сельской молодежи

обоего пола в горелки — поздний остаток этих дохристианских брачных умычек.

Вражда между родами, вызывавшаяся умычкою чужерод­ных невест, устранялась

веном, отступным, выкупом похищенной невесты у ее родственников. С течением

вре­мени вено превратилось в прямую продажу невесты жениху ее родственниками

по взаимному соглашению родни обеих сторон: акт насилия заменялся сделкой с

обрядом мирного хождения зятя (жениха) по невесту, которое тоже, как видно,

сопровождалось уплатой вена. Дальнейший момент сближения родов летопись

отметила у полян, уже вышед­ших, по ее изображению, из дикого состояния, в

каком оставались другие племена. Она замечает, что у полян «не хожаше зять по

невесту, но привожаху вечер (приво­дили ее к жениху вечером), а заутра

приношаху по ней, что вдадуче», т. е. на другой день приносили вслед за ней,

что давали: в этих словах видят указание на приданое. Так читается это место

в Лаврентьевском списке летописи. В Ипатьевском другое чтение: «завтра

приношаху, что на ней (за нее) вдадуче». Это выражение скорее говорит о вене.

Значит, оба чтения отметили две новые фазы в эволюции брака. Итак, хождение

жениха за невестой, заменившее умычку, в свою очередь сменилось приводом

невесты к жениху с получением вена или с выдачей при­даного, почему законная

жена, в языческой Руси называлась водимою. От этих двух форм брака, хождения

жениха и привода невесты, идут, по-видимому, выражения брать замуж и выдавать

замуж: язык запомнил много старины, свеянной временем с людской памяти.

Умычка, вено, в смысле откупа за умычку, вено, как про­дажа невесты, хождение

за невестой, привод невесты с уплатой вена и потом с выдачей приданого — все

эти сменявшие одна другую формы брака были последователь­ными моментами

разрушения родовых связей, подготовляв­шими взаимное сближение родов. Брак

размыкал род, так сказать, с обоих концов, облегчая не только выход из рода,

но и приобщение к нему. Родственники жениха и невесты становились своими

людьми друг для друга, свояками', свойство сделалось видом родства. Значит,

брак уже в язы­ческую пору роднил чуждые друг другу роды. В первичном,

нетронутом своем составе род представляет замкнутый союз, недоступный для

чужаков: невеста из чужого рода порывала родственную связь со своими кровными

родичами, но, став женой, не роднила их с родней своего мужа. Род­ственные

села, о которых говорит летопись, не были такими первичными союзами: они

образовались из обломков рода, разрослись из отдельных дворов, на которые

распадался род в эпоху расселения.

ЧЕРТЫ СЕМЕЙНОГО ПРАВА.

Я вошел в некоторые под­робности о формах языческого брака у наших славян,

чтобы ближе рассмотреть следы раннего ослабления у них родового союза,

которое началось в эпоху расселения. Это поможет нам объяснить некоторые

явления семейного права, встречаемые в древнейших наших памятниках. Здесь

особенно важна последняя из перечисленных форм. Прида­ное служило основой

отдельного имущества жены; появле­нием приданого началось юридическое

определение поло­жения дочери или сестры в семье, ее правового отношения к

семейному имуществу. По Русской Правде сестра при братьях не наследница; но

братья обязаны устроить ее судьбу, выдать замуж, «како си могут», с посильным

при­даным. Как накладная обязанность, которая ложится на наследство, приданое

не могло быть приятным для наследников институтом. Это сказалось в одной

пословице, выразительно изображающей различные чувства, возбуж­даемые в

членах семьи появлением зятя: «Тесть любит честь, зять любит взять, теща

любит дать, а шурин глаза щурит, дать не хочет». При отсутствии братьев дочь

— полноправная наследница отцовского имущества в земле­владельческой служилой

семье и сохраняет право на часть Крестьянского имущества, если осталась после

отца незамужней. Все отношения по наследованию заключены в тесные пределы

простой семьи; наследники из боковых не предусматриваются, как случайные

участники в наследст­ве. Строя такую семью и заботливо очищая ее от остатков

языческого родового союза, христианская Церковь имела для того бытовой

материал, заготовленный еще в языче­скую пору, между прочим, в браке с

приданым.

v Особенности архаической благотворительности.

При характеристике архаического периода благотворитель­ности (то есть до

создания первых государственных обра­зований), соответствующего времени

первобытнообщин­ного строя, обычно (например, М. В. Фирсов) выделяют три

основные формы (или парадигмы) помощи:

Ø взаимопомощь между племенами;

Ø филантропическая помощь со стороны вождей и

старейшин рода нижестоящим соплеменникам;

Ø межличностная помощь.

Важнейшей особенностью архаического периода в истории социальной работы

является отсутствие каких-либо письменных источников (до конца Ш-начала II

тыс. до н. э.), что не позволяет правдоподобно судить о реаль­ном состоянии

взаимной помощи и благотворительности в период архаики.

Тем не менее известно, что человеческая цивилизация развивалась крайне

неравномерно: так, когда в V в. про-изошло крушение Западной Римской империи,

пережив­шей этапы становления, расцвета и упадка, у племен, жив­ших в районах

Восточной Европы, еще только шел процесс разложения родового строя и

формирования раннеклассо­вых отношений, а затем и государства.

Такая неравномерность в развитии позволяла антич­ным историкам и

путешественникам исследовать жизнь «отсталых» народов, таких, каковыми,

например, были восточные славяне в V-VШ вв. По их запискам можно выделить

целый ряд черт, присущих славянам в древней­ший период.

На чужеземцев выгодное впечатление производила «простота нравов» восточных

славян, что находило свое проявление в их «природном» гостеприимстве, в их

«лас­ковости» к чужеземцам, которых усердно провожали из одного места в

другое. Рассказывали, что у славян счита­лось дозволенным даже красть для

угощения странников. В этом случае кража не считалась таковой, ведь она

пре­следовала благую цель — накормить чужеземца.

Византийский император Маврикий в своем трактате «Стратегикон» (конец VI-

начало VII вв.) замечал, что «к прибывающим к ним [славянам] чужеземцам они

отно­сятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения... охраняют

[путешествующих] в случае надобности».

С. М. Соловьев в «Истории России с древнейших вре­мен» писал: «Сличив

известия современников-чужеземцев, мы находим, что вообще славяне своей

нравственностью производили на них выгодное впечатление: простота нра­вов

славянских находилась в противоположности с испор­ченными нравами тогдашних

образованных или полуобразованных народов... Все писатели превозносят

гостепри­имство славян, их ласковость к иностранцам... и если слу­чится, что

странник потерпит какую-нибудь беду по нера­дению своего хозяина, то сосед

последнего вооружается против него, почитая священным долгом отомстить за

странника».

О том же писал Н. М. Карамзин в «Истории государ­ства Российского с

древнейших времен»: «Всякий путеше­ственник был для них как бы священным:

встречали его с ласкою, угощали с радостью, провожали с благословени­ем и

сдавали друг другу на руки. Хозяин ответствовал на­роду за безопасность

чужеземца, и кто не умел сберечь гостя от беды или неприятности, тому мстили

соседи за сие оскорбление, как за собственное. Славянин, выходя из дому,

оставлял дверь отворенную и пищу готовую для странника».

В то же время С. М. Соловьев, справедливо замечая, что само по себе «природное»

гостеприимство не относит­ся к ряду черт, исключительно присущих одним

лишь сла­вянам («и теперь путешественники удивляются гостепри­имству дикарей

Северной Америки»), вьщелял несколько причин, породивших такое

гостеприимство:

Сострадание к путешественнику, сумевшему мно­гое преодолеть, а потому и

представлявшемуся существом необыкновенным, «героем», тем более, что

путешествие в ту пору в стране, населенной дикими и воинственными племенами,

было под силу лишь наиболее бесстрашным.

«Чем затруднительнее странствование, чем с большими опасностями сопряжено

оно,— писал известный русский историк,—тем сильнее народ чувствует в себе

обязанность гостеприимства; особенно должны были чувствовать эту обязанность

славяне—народ, более других подвергавший­

ся враждебным столкновениям и со своими, и с чужими, нападениям и изгнанию».

Сама удача в преодолении препятствий могла быть свидетельством особенной

милости богов — покровителей путешественника. Таким образом, бояться

одинокого странника было нечего, а вот оскорбить «любимца богов» было

страшно.

3. Согласно языческим поверьям славян каждое жилище было

местопребыванием домашнего божества (домового); странник же, входивший в дом,

отдавался под по кровительство этого божества, таким образом, оскорбить

странника значило оскорбить божество (собственного по­кровителя). Странник

же, хорошо принятый и угощенный, повсюду разносил добрую славу о

гостеприимном хозяи­не и в целом о славянском роде.

Однако на основании «природного» гостеприимства, присущего диким народам,

утверждать наличие «взаимо­помощи между первобытными племенами», значило бы

рисовать идиллическую картину родового строя, создавать миф о реальном бытии

доисторического человека. Так, к примеру, византийский историк Прокопий

Кесарийский в «Истории войн Юстиниана» писал, говоря о славянах,-что «по

существу они не плохие и совсем не злобные». С. М. Соловьев замечал в связи с

этим: «Доброта не исклю­чала, впрочем, .свирепости и жестокости в известных

слу­чаях.. . так часто бывает у людей и целых народов, добрых по природе, но

предоставленных влечениям одной только природы».

Таким образом, возникает некое противоречие: прак­тически все античные авторы

отмечали, что «злые и лука­вые» крайне редко встречаются у славян, но

одновремен­но называли славян «жестокими и вероломными». С. М. Соловьев

писал: «Это противоречие объясняется из­вестием, что между славянами

господствовали постоянно различные мнения; ни в чем они не были между собою

со­гласны, если одни в чем-нибудь согласятся, то другие тот­час же нарушают

их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет

повиноваться другому».

Такое «вероломное» поведение вытекало из характерной для варварских, диких

племен родовой разрозненнос­ти, когда не существовало какого-либо общего

интереса который был бы выше родового. Иными словами, для сла­вянина

единственной ценностью и общностью оказывался

его род, то есть община, связанная близкородственными узами: именно здесь в

полной мере находили свое вопло­щение «доброта» и «нелукавость». Все то, что

находилось вне рода, даже соседняя община, становилось враждебным окружением,

и тогда в силу вступали «жестокость» и «ве­роломство». «Такое поведение,—

отмечал С. М. Соловь­ев,— проистекало, естественно, из разрозненности,

особенности быта по родам, из отсутствия сознания об общем интересе вне

родового».

Античными писателями выделялось «доброе и мяг­кое» отношение восточных славян

к пленным. Говорили, что пленные у славян не рабствовали целый век, как у

дру­гих народов, а по истечении определенного срока могли либо вернуться к

своим, заплатив выкуп, либо остаться жить между славянами, но уже в качестве

«вольных и дру­зей». Обращаясь к С. М. Соловьеву, находим, «что жела­ние

иметь рабов и удерживать их как можно долее в этом состоянии бывает сильно,

во-первых, у народов, у которых хозяйственные и общественные отправления

сложны, рос­кошь развита; во-вторых, рабы нужны народам, хотя и диким, но

воинственным, которые считают занятия войною и ее подобием, охотою за зверями

единственно приличны­ми для свободного человека, а все хлопоты домашние

сла­гают на женщин и рабов; наконец, как ко всякому явлению, так и к явлению

рабства посреди себя народ должен при­выкнуть, для этого народ должен быть

или образован и приобретать рабов посредством купли, или воинствен и

приобретать их как добычу, или должен быть завоевателем в стране, прежние

жители которой обратились в рабов».

Таким образом, причинами отсутствия постоянного рабства у восточных славян

оказывались, с одной сторо­ны, неразвитость хозяйственных отношений, с другой

же — то, что «воинственность не была господствующей чертою славянского

народного характера... и славяне вовсе не гнушались земледельческими

занятиями». В этих усло­виях рабы не могли иметь большой ценности и зачастую

оказывались обузой.

Тогда же, скорее всего, зарождаются и стихийные представления о милосердии,

помощи убогим, старцам, калекам. Такая стихийная благотворительность не могла

быть отражена в письменных источниках, но наложила глубокий отпечаток на

сознание и быт русского народа в дальнейшем, на сохранявшиеся в течение

длительного времени (вплоть до начала XX в.) у русских крестьян об­щинные

формы помощи и взаимопомощи.

Родовая, общинная организация стала первой формой социальной взаимопомощи.

Община («Мир») поддержива­ла своих сородичей, обеспечивая всех пропитанием,

одеж­дой, жильем, опекая стариков и малолетних. Обычай кров­ной мести

остерегал представителей чужих родов от фи­зического насилия по отношению к

членам своего рода.

Кровная месть просуществовала на Руси вплоть до XI в. и только принятие

первого свода законов «Русская Правда»

ограничило кровную месть кругом ближайших родственников, а чуть позже «Правда

Ярославичей» заменила отмщение за убийство денежным штрафом — вирой.

Корни сострадательного отношения к ближнему у восточных славян отмечены в

трудах античных и восточных авторов. О том же писал и С. М. Соловьев,

отмечая, что в отличие от германцев и литовцев, избавлявшихся от «лишних,

слабых и увечных» сородичей, славяне были милостивы к старым и детям.

На формирование славянского менталитета большое воздействие оказала

окружающая природа. Не случайно известный русский историк В. О. Ключевский

писал: «Начиная изучение истории какого-либо народа, встречаем силу, которая

держит в своих руках колыбель каждого народа,— природу его страны».

Наши далекие предки, осознавая свою сопричастность с природой, обожествляли и

одухотворяли ее животворящие силы. Они стремились найти в окружающем их мире

опору, защиту своего рода, своей семьи, себя лично. Отсюда культ Солнца

(масленица

с ее блинами), культ Земли — источника плодородия, культ медведя — владыки

леса и т. п. Так возникал культ природы — поклонение земле и небу, полям и

лесам, отдельным деревьям и святым источникам воды. На особом месте стояло

поклонение предкам, их душам, которые постоянно находятся рядом с живущими,

помогают и защищают. Именно поэтому разорение и осквернение могил считалось

несмываемым грехом, за которым следует неотвратимое возмездие.

Язычество подарило славянам ряд обычаев, которые унаследовало русское

православие. Из них наиболее устойчивыми оказались обряды, связанные с

поминанием родителей. Среди них «радоница» на Фоминой неделе, Троица между 5

мая и 9 июня, родительская суббота 26 октября по старому стилю, когда после

завершения всех сельскохозяйственных работ совершалось благодарение предкам

за дарованные блага.

И. Н. Ионов в книге «Российская цивилизация» замечал, что «обычай посещать

могилы покойных родственников — пережиток языческого праздника,

приходившегося на время пахоты. Он был связан со стремлением крестьян

добиться поддержки со стороны мертвых предков в про­буждении плодоносных сил

земли, обеспечении урожая... В это время на могилах катали вареные яйца, лили

на них масло, вино, пиво. Все это были жертвы, которые должны были напомнить

мертвым об их родственных связях и дол­ге перед живыми. Такие

жертвоприношения в течение вес­ны и лета производились неоднократно».

У восточных славян были известны семейные обычаи поддержки людей пожилого

возраста — «старцев». Из преданий известно об опеке над сиротами («приймаки»,

«мирские дети», «годованцы») и вдовами. Из глубины ве­ков шли добрые обычаи

коллективной помощи.

Такова была помочь (толока, талака) — обычай вза­имопомощи

односельчан-общинников, заключавшийся в приглашении соседей на спешную работу,

причем работа­ющих обильно угощали по окончании работ. Помочь обыч­но

устраивалась для сельскохозяйственных работ (уборка хлеба, молотьба, покос и

пр.), а также для строительства жилища и т. п. Помочь носила праздничный

характер: «по­мочане» приходили в нарядной одежде; угощение, которое часто

устраивалось на месте работы, сопровождалось пе­нием, иногда плясками.

Объектами помощи в таком слу­чае становились вдовы, а также те, кого постигло

несчас­тье или кто занемог в страдный период. Помочь считалась неписаным

законом и долгом общины.

Также существовал своеобразный институт дарения, связанный с появлением

излишков продуктов. Поскольку в силу неразвитости хозяйственных отношений и

сохране­ния первобытнообщинных традиций излишки не могли быть обращены в

сокровища, то общественное мнение за­ставляло их собственников раздавать эти

излишки соплемен­никам. Поводом для этого могло быть строительство нового

дома, рождение, смерть, поминки и т. п.

Русская община, зародившись в глубокой древности, сохраняла в себе различные

формы помощи и взаимопо­мощи, распространенные среди односельчан. Известно,

что основной причиной появления общины на Руси стали неблагоприятные

природно-климатические условия, и об­щинное владение землей и чересполосица

(то есть разме­щение крестьянского надела полосами, в различных релье-фах

местности) стали своеобразным механизмом приспособ-30 ления земледельцев к

капризам погоды.

В 1860-1880-е гг. в России активно проводились ис­следования крестьянского

общинного быта созданными по реформе 1861 г. губернскими по крестьянским

делами присутствиями. В. Ф. Дерюжинский, обобщая собранный присутствиями

материал, в работе «Общественное призре­ние у крестьян», вышедшей в Санкт-

Петербурге в 1899 г., выделил три основные формы общинного призрения,

ха­рактерные для русской деревни:

1. Поочередное кормление бедных односельчан по до­мам, поденно или

понедельно, имевшее повсеместное рас­пространение по России. Об этом

свидетельствовали дан­ные исследований, проведенных в 1890-е гг. в различных

губерниях России. Так, по свидетельствам губернских присутствий, в Бессарабии

«призреваемый проводит сут­ки на полном содержании домохозяина, переходя

ежеднев­но из хаты в хату»; в Виленской губернии «обязанность общественного

призрения выполняется кормлением неспо­собных к труду поочередно в каждом

дворе, в определен­ное приговорами сельских сходов время»; в Витебской губернии

«призреваемые, по установившемуся обычаю, переходят из дома в дом и

продовольствуются отдельны­ми членами общества понедельно»; в Вятской губернии

«призреваемых кормят все домохозяева поочередно, поден­но или понедельно»; в

Минской губернии «первым прави­лом, которым руководствуются деревни, является

пооче­редное кормление нуждающихся каждым отдельным до­мохозяином с временным

принятием в дом на жительство».

Передача нуждающихся на постоянное содержа­ние одного из членов общества

за какую-нибудь льготу (частичное освобождение от уплаты повинностей, увели­

чение надела, денежная приплата и т. п.).

Раздача милостыни, что было явлением настолько обыденным, что сами

исследователи крестьянского быта лишь мимоходом о ней упоминали как о само

собой разу­меющейся. Так, в Архангельской губернии «сирые, дрях­лые и неимущие

ходят по дворам и собирают милостыню, причем почти ни в одном доме им не

отказывают»; в Ни­жегородской губернии «неимущие и неспособные к рабо­те

кормятся подаянием»; в Рязанской губернии «неимущие, неспособные к работе и

сироты ходят по миру» и т. п.

v ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Историк академик Ю. А. Бегунов: «Русские жили в природе, считали себя ее

частью, растворялись в ней и потому не боялись даже смерти! Это была

солнечная, живая, реалтстичная вера». Древние русы «не отделяли и богов от

сил природы, по существу, поклонялись всем силам природы: малым и большим. .»

Русская вера отличалась высокой духовностью и цельностью. Поразительной

особенностью ее являлось отсутствие ада, что воспитывало свободного,

бесстрашного человека с жизнерадостным мировоззрением.

Мораль является одной из наиболее ранних форм обществен­ного сознания и

регуляторов человеческого поведения.

Относительно происхождения морали имеются две основ­ные точки зрения. Одна из

них связывает происхождение морали с первыми формами совместной трудовой

деятельнос­ти, указывая на то обстоятельство, что совместная

производ­ственная деятельность порождает необходимость нравствен­ной

регламентации этой деятельности как обязательного ус­ловия ее успешного

осуществления и сохранения стабильнос­ти социума . Вторая точка зрения мнений

состоит в том, что мораль как форма регулирования поведения индивида в

сооб­ществе себе подобных существовала еще в тот период, когда не

существовало общественного разделения труда и когда че­ловек, строго говоря,

не был еще человеком, а в качестве по­луживотного вел стадный образ жизни .

Вторая точка зрения считается более предпочтительной, поскольку «человеческое

общество предшествует любой теорий; оно имеет свою приро­ду, свои

потребности, инстинкт самосохранения, свои непи-санные законы и свои условия

существования, от которых не может отказаться, разрушая само себя», даже если

это не собственно общество в современном понимании, а его прообраз.

v список использованной литературы

1. Фирсов М.В. История социальной работы в России. – М.: Гуманитарный

издательский центр Владос, 1999.

2. Мельников В.П., Холостова Е.И. История социальной работы в России;

Учебное пособие, 2-е издание. – М.: Издательско-книготорговый центр

«Маркетинг», 2002.

3. Кузьмин К.В., Сутырин Б.А. История социальной работы за рубежом и в

России (с древности до начала XX века). – М.: Академический проект;

Екатеринбург: Деловая книга, 2002.

4. Тетерский С.В. Введение в социальную работу. Учебное пособие. – М.:

Академический прект, 2003.

5. Мир русской души. Сборник. – Рязань: Управление культуры и искусства,

1998.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6