Социально-экономические аспекты традиционной структуры Казахстана в 20-30 годы ХХ века

Пожалуй, одной из самых известных работ по истории доколхозного аула является монография Г.Ф. Дахшлейгера «Социально-экономические преобразования в ауле и деревне Казахстана». Вот уже более двух десятилетий сохраняет она свою научную ценность и достаточно высокую практическую эффективность. Интерпретируя обширную группу материалов, Г.Ф. Дахшлейгер заключает свой анализ этой проблемы следующим выводом: «Во второй половине 20-х годов значительно ускорилась денатурализация хозяйственного строя кочевого и полукочевого аула». Далее утверждается следующее: «Различия между деревней и аулом, с одной стороны, аулом кочевым и полукочевым - с другой, в смысле связей с рынком частично сгладились, хотя они еще не стали одинаковыми» [17].

Своеобразным итогом многолетних, изысканий в области аграрной истории явилась книга «История крестьянства Советского Казахстана». Однако вопросы укладной структуры аула, интересующие нас в данный момент, в этой работе не получили качественного развития. Фактически их понимание сохранилось на уровне знания, выработанного предшествующей историографической практикой, которая подчас трудно согласуется с внутренней логикой развития проблемы.

Интенсификация исследований в обозначенном направлении способствовала получению результатов, кардинально меняющих привычные представления. И это не преувеличение, ибо синтезированное на эмпирическом уровне знание вывело на понимание очень важной посылки, согласно которой «меньше всего производитель может быть охарактеризован как товаропроизводитель в политэкономическом смысле лишь по массе или удельному весу реализуемого продукта». Сказанное означает, что показатель, товарного выхода продукта, к которому столь часто апеллируют исследователи, не может рассматриваться как адекватное проявление товарности производства, и главным, образом, в силу характерного для традиционного сектора разрыва в уровнях товаризации результатов производства (конечный продукт отрасли) и воспроизводственного процесса (доля товарного продукта - во всем потребляемом в производстве продукте). Поскольку производство меновых стоимостей здесь намного опережало реальные масштабы общественного разделения труда, уровень товаризации продукта в стадии его выхода на рынок оказывался существенно выше.

Итак, в контексте традиционных аграрных структур необходимо отличать товаризацию сельского хозяйства как отрасли от товаризации индивидуального крестьянского хозяйства. В связи с уточненными особенностями первостепенное значение было признано за анализом продукта «по показателям натуральных и товарных элементов в фазе его потребления в воспроизводственном процессе»[18]. Такой подход позволяет обозначить степень интеграции крестьянского хозяйства в опосредованное рыночным обменом общественное разделение труда, которое, как известно, является основой товарного производства. Иначе говоря, с выявлением действительных масштабов товарного возмещения через рынок и товарно-денежные отношения компонентов воспроизводства более всего возможно определить реальный уровень товарности собственно производства, при этом ни в коей мере не отождествляя ее с товаризацией конечного продукта сельскохозяйственной отрасли.

В товаризации воспроизводственного процесса выделяются две стадии. Первая связывается с проникновением товарно-денежных отношений в сферу личных потребностей, вторая производственных.

В основе товарной эволюции, то есть нарастающих сдвигов крестьянских хозяйств в сторону утверждения мелкотоварного типа производства, лежат возрастание автономности воспроизводственного процесса и совершающееся в рамках его замещение натуральных отношений рыночными, когда мелкое производство входит во все более сильное и необходимое соподчинение базирующемуся на товарном обращении общественному разделению труда. И, следовательно, именно на фоне этих явлений только и можно обнаружить предпосылки для идентификации уклада простого товарного производства.

Важным звеном в разрезе заданного методологического подхода, является выяснение меры зависимости воспроизводства средств производства от рыночного обмена. Сюда следует отнести, например, разнообразие хозяйственно-культурных типов и их переходных образований, сложившиеся историко-культурные традиции и несовпадение уровней социально-экономического развития тех или иных районов, особенности сформировавшихся модальных связей (нахождение территории в зоне тяготения к тому или иному центру), большую амплитуду вариаций по степени достигаемости различных ареалов хозяйственной деятельности рыночной инфраструктурой (разность между наибольшим и наименьшим вариантом) и т.д. Эти и другие моменты никак не учитывались статистическими программами. Более того, детализированные или сводные статистические разработки, поэтому вопросу вообще отсутствуют, если не считать единичных примеров бюджетных описаний. Понятно, что все это вносит дополнительные сложности.

Если сравнивать 1920 и 1927 годы (первый отражал период кризисной депрессии, второй период завершения восстановительных процессов), то нельзя не заметить нарастающую диспропорциональность в обеспеченности сельхозинвентарем [19]. Но темпы ее были явно недостаточны, чтобы говорить о резком расширении сферы влияния рынка орудий труда на экономику казахских хозяйств в данном районе. Очевидность этого факт лишний раз подчеркивается сопоставлением соответствующих показателей по казахским и русским хозяйства этой территории. Так, стоимость сельхозинвентаря в среднем на одно хозяйство составило в ауле 106 рублей тогда как в деревне 442 рублей, то есть налицо была более чем четырехкратная диспропорция.

Как видно, 35,1% хозяйств, то есть более чем одна их треть, вообще не имели сельхозинвентаря. В интервале с обеспеченностью им до 400 рублей было сосредоточено 63,0 всех хозяйств. Если учесть индекс цен на сельскохозяйственные орудия и активную рыночную конъюнктуру, то эти хозяйства следует отнести к группе, характеризующейся недостаточной обеспеченностью сельхозинвентарем. От 40 до 55% скотоводческих и комплексных хозяйств района прибегали к найму чужого инвентаря преимущественно за натуральную плату и отработки. В балансе найма-сдачи сельскохозяйственных орудий хозяйства всех социальных групп имели отрицательное сальдо. Даже зажиточные и байские хозяйства вступали в контакты с территориально соседствующей деревней по линии аренды сельхозорудий, главным образом сложных их видов (молотилок, хлебоуборочных и сеноуборочных машин) [19].

Слабая ориентация на рынок проявлялась и в характере воспроизводства, основных элементов индивидуальной производственной инфраструктуры. Если во времени сдвиги здесь еще были как-то заметны (по сравнению с наблюдениями дореволюционных исследователей), то в смысле качественной эволюции сохранялись весьма скромные масштабы. Примером тому могут служить показатели обеспеченности хозяйств постройками производственного назначения.

Несложные подсчеты показывают, что у 84,1% хозяйств, стоимость хозяйственных построек не превышала 200 рублей Как говорится, факт, не требующий комментариев. Даже в самой верхней социальной группе (с обеспеченностью средствами производства более 3 тысяч рублей) в среднем на хозяйство приходилось 0,9 единицы амбаров, 0,4 хлевов и утепленных скотских дворов, 1,5 закрытых холодных дворов, 0,4 сараев, 1,6 колодцев и построек, не имеющих определенного назначения. И это несмотря на то, что в хозяйствах этой группы до 29% валового дохода формировалось уже за счет продукции земледелия, что свидетельствовало о комплексном характере производства. Данное обстоятельство, взятое само по себе, должно было вызвать некоторую диверсификацию структуры и качества хозяйственных объектов, следовательно, усиление связи данного компонента воспроизводства с рынком. Однако этого не произошло. Набор производственных объектов, технология построек и приемы их амортизации продолжали базироваться на традиционной основе, которая не требовала сколько-нибудь серьезного отвлечения средств обращения к рынку. Необходимо отметить, что материалы, полученные по хозяйствам описываемого района, фиксировали незначительный удельный вес сельхозинвентаря и хозяйственных построек в структуре основного капитала: соответвенно 12,6 и 6,1 % [20].

Анализ ряда частных показателей выявляет, что экономика казахских хозяйств исследованного района, несмотря на совокупность благоприятных факторов, не показывала серьезной зависимости воспроизводства средств производства от опосредованного товарно-денежными отношениями рыночного обмена. По-видимому, еще меньшие сдвиги в этом направлении были на более отсталых в социальном и экономическом отношениях этажах традиционной агроструктуры, где факторы товаризации подавлялись консервативным комплексом.

Материалы, полученные в 1928 году Наркомземом КАССР по типичным казахским земледельческим хозяйствам северных округов республики (ярко выраженная земледельческая зона); в их массиве, в частности, сохранились данные по обеспеченности сельхозинвентарем.

В 1928 году в Казахстан было завезено следующее количество сельскохозяйственной техники: плугов 28000 единиц, сеялок и буккеров 1600, уборочных машин 24 600, молотилок 970, зерноочистителей, 4 500. Взятые сами по себе, эти цифры, казалось бы, впечатляют. Однако они меркнут на фоне гигантского резервуара хозяйств, который они были призваны насытить. К этому времени в республике насчитывалось примерно 1 миллион 250 тысяч хозяйств. Только по плугам соотношение между потенциальным спросом и реальным предложением выражалось как 50:1. Все это лишний раз подтверждает факт дезинтеграции большей части казахских хозяйств относительно опосредованного рынком межсекторного обмена в воспроизводстве орудий труда.

В выявляющихся контрастных пропорциях деревни и аула отражаются две асинхронные структуры экономики. Одна из них (деревня), судя по всему, уже может служить прототипом товарного хозяйства, тогда как вторая (аул) еще не набрала для этого, необходимых признаков. В самом деле, как видно из таблицы, в казахских хозяйствах более 80 % стоимости основных средств производства приходилось на скот. Если учесть, что воспроизводство скота и как тягловой силы, и как источника продовольственных ресурсов в абсолютно подавляющей степени осуществлялось на натуральной основе, то есть за пределами рыночных связей, то напрашивается однозначный вывод о преобладании в воспроизводстве вещных факторов производства элементов далеких от товарных форм. Заключение это не может; быть сколько-нибудь серьезно поколеблено данными па сельхозинвентарю и хозяйственным постройкам, во-первых, вследствие их крайне незначительного удельного веса в общей стоимости средств производства, во-вторых, потому, что даже эта малая доля во многом формировалась за счет традиционно-натурального комплекса, что, естественно, снижает роль предполагаемых товарных связей.

Рассуждая о характере воспроизводства средств производства в казахском хозяйстве, следует сказать несколько слов об элементах оборотного фонда (семена, фураж, и т. д.) и таком важном факторе производства как земля. Что касается первых, то здесь можно весьма точно утверждать, что их приобретение на рынке носило характер случайных операций и побуждалось не мотивами целенаправленной оптимизации производства, а, скорее, стремлением как-то восполнить образовавшиеся в хозяйстве прорехи; Процесс же товаризации земли имел место лишь в своей опосредованной форме через реализацию арендных отношений. В среде казахских хозяйств аренда пахотных и. сенокосных угодий в силу известных причин была малозаметным явлением. Гораздо шире была распространена так называемая межнациональная аренда (когда контрагентами выступали аул и деревня). Но функционирование в ее рамках казахских хозяйств носило, как правило, пассивный характер - то есть случаи сдачи в аренду данного средства производства по своей частоте значительно превышали его наем [21].

Таким образом, возможности вызревания в недрах, традиционных сельских структур условий для эндогенного, то есть идущего от внутренней логики саморазвития, рождения и развития простого товарного производства блокировались комплексом сильных ограничителей. Только с их устранением товарное производство в ауле могло рассчитывать на какую-то перспективу. Попытки решить эту задачу предпринимались в процессе социально-экономических преобразований. Однако глубокое разрушение противодействующих факторов или их полная нейтрализация при этом не достигались. И только с проведением сплошной коллективизации и массового оседания, кочевых и полукочевых хозяйств, влияние блока ограничителей было «снято». Но вместе с этим процессом, а точнее, в русле его было окончательно прервано развитие и самого мелкотоварного уклада, так как извечный дуализм общины (коллективное и частное начала) был устранен и заменен на столь, же противоречивую структуру, но где роль верховного редистрибутора играло уже государство, монополизировавшее отношения собственности на средства производства. Что касается потенциальной (при условии дальнейшей эволюции) базы мелкотоварного уклада в виде традиционного массива, то он также перестал существовать, утратив старое качество и большей частью вынужденно интегрировавшись в более динамично развивающийся уклад. Одним словом, уже к 30-м годам зачатки мелкотоварного уклада вообще исчезли с арены экономической жизни аула, к сожалению, так и не получив более или менее масштабного распространения.

1.3 Частнопредпринимательские тенденции в традиционном обществе

Как уже отмечалось в предыдущем разделе в историографии 2030-х годов процесс денатурализации казахского хозяйства волею исследователей очень часто наделялся неадекватным пространственно-временным динамизмом. Заблуждения на этот счет послужили источником возникновения целого ряда весьма серьезных деформаций, в том числе и того, что степень развития частнокапиталистического уклада, логично рассматривавшаяся в генетической увязке с аспектом товаризации, стала оцениваться в симметрично завышенных параметрах.

Так в официальном издании, специально приуроченное к отчету КазЦИКа на сессии ВЦИК (1928 г.) категорично утверждалось: «К началу, двадцатого столетия крупное полуфеодальное байство в основном успело перевести свое хозяйство на капиталистические рельсы». В обращении ЦИК КАССР трудящимся республики по поводу предстоящей конфискации скота у баев-полуфеодалов, давалось следующее разъяснение: «Рядовой бай есть в каждом хозяйственном ауле, его хозяйство держится на товарно-капиталистической основе, оно живет в рамках, установленных новой экономической политикой, и, в основном, такой; рядовой казахский бай не отличается от русского кулака».

В трудах конференции по изучению производительных сил Казахстана, состоявшейся в феврале 1932 года в АН СССР, читаем; «Старый господствующий класс байство... боролся отчаянно... чтобы сохранить старые традиции капиталистического развития». В одном из отчетов экспедиции, проведенной в 1928 года в скотоводческих районах Джетысуйской губернии под руководством крупного ученого, профессора А.А. Рыбникова, говорится, что удельный вес «мелкокапиталистических хозяйств» приближается в ауле к 7 % [22].

Таким образом, довоенная историография не совсем четко и не до конца осознала и освоила методологический контекст проблемы, вследствие чего нередко она и трактовала последнюю на уровне вульгарного понимания.

От рецидивов упрощенной методики, когда абсолютизируются признаки, имеющие в действительности относительное значение, к сожалению, не свободна и современная казахстанская историография. Здесь, так же, как и в предшествующей традиции, обнаруживаются случаи произвольного разрыва системы параметров и вычленения из ее целостности какого-то одного критерия, который, по мнению иных исследователей, способен, подобно нити Ариадны, безошибочно направить научный поиск.

Такими «универсальными» потенциями чаще всего наделяется категория «наем труда». Несомненно, это один из достаточно репрезентативных индикаторов капиталистических отношений. Неслучайно В.И. Ленин писал, что «в вопросе о развитии капитализма едва ли не наибольшее значение имеет степень распространения наемного труда» и, что «употребление наемного труда есть главный отличительный признак всякого капиталистического земледелия».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13