Смутное время

Отрепьев недолго прожил под надзором деда. Архимандрит вскоре перевел его в свою келью. Там чернец, по его собственным словам, занялся литературным трудом. "Живучи-де в Чудове монастыре у архимандрита Пафнутия в келий, - рассказывал он знакомым монахам, - да сложил похвалу московским чудотворцам Петру, и Алексею, и Ионе" Старания Отрепьева были оценены, и с этого момента начался его стремительный, почти сказочный взлет.

Григорий был очень молод и провел в монастыре немного времени. Однако Пафнутий произвел его в дьяконы. Роль келейника влиятельного чудовского архимандрита могла удовлетворить любого, но не Отрепьева. Покинув келью, он переселился на патриарший двор. Придет время, и патриарх Иов будет оправдываться тем, что он приглашал к себе Гришку лишь "для книжного письма". На самом же деле Отрепьев не только переписывал книги на патриаршем дворе, но и сочинял каноны святым. Патриарх говорил, что чернеца Григория знают и епископы, и игумены, и весь священный собор. Вероятно, так оно и было. На собор и в думу патриарх Иов являлся с целым штатом помощников. В числе их оказался и Отрепьев. Своим приятелям Григорий говорил так: "Патриарх-де, видя мое досужество, и учал на царскую думу вверх с собою меня имати, и в славу-де я вшел великую". Заявление Отрепьева насчет его великой славы нельзя считать простым хвастовством.

После службы у Романовых, Отрепьев быстро приспособился к новым условиям жизни. Случайно попав в монашескую среду, он сразу выделился в ней. Юному честолюбцу помогли выдвинуться не подвиги аскетизма, а необыкновенная восприимчивость натуры. В течение месяца Григорий усваивал то, на что другие тратили жизнь. Церковники сразу оценили живой ум и литературные способности Отрепьева. Что-то притягивало к нему и подчиняло других людей. Служба у деда, келейник чудовского архимандрита и, наконец, придворный патриарха! Надо было обладать незаурядными качествами, чтобы сделать такую выдающуюся карьеру всего за один год. Однако Отрепьев очень спешил - должно быть, чувствуя, что ему суждено прожить совсем недолгую жизнь…

Григорий хвастался, что может стать царем в Москве. Узнав об этом, царь Борис приказал сослать его в Кириллов монастырь. Но, вовремя предупрежденный, Григорий успел бежать в Галич, потом в Муром, и, вернувшись в Москву, в 1602 году бежал из нее. Отрепьев бежал за кордон не один, а в сопровождении двух монахов - Варлаама и Мисаила. Отъезжавших монахов никто в городе не преследовал. В первый день они спокойно беседовали на центральной посадской улице, на другой день встретились в Иконном ряду, прошли за Москву-реку и там наняли подводу. Никто не тревожил бродячих монахов и в приграничных городах. Отрепьев открыто служил службу в церкви. В течение трех недель друзья собирали деньги на строительство захолустного монастыря. Все собранное серебро иноки присвоили себе.

Однако имеются сведения, что из монастыря бежало не трое, а четверо монахов! И четвертым является некий Леонид - ключевое звено самозванческой интриги. Любой, кто знает - из учебников истории либо из пушкинского "Бориса Годунова" - обстоятельства побега Отрепьева из Чудова монастыря, запомнил и его товарищей Варлаама Яцкого и Мисаила Повадьина, бежавших вместе с ним, и считает, что беглецов было трое. Но исторические документы свидетельствуют о четверых! И первое свидетельство такого рода содержится в "Извете" самого Варлаама (т.е. его показаниях как сообщника Отрепьева по побегу, данных правительству Василия Шуйского, теперь уже царя, в 1606 г.). Автор повествует, как он, не желая вместе с Отрепьевым покидать Киево-Печерскую лавру, просил настоятеля оставить его, на что тот ответил: "Четверо вас пришло, четверо и подите".

Позже много спорили, кто же был четвертым: называли провожатых - монахов Ивашку Семенова и Пимена, но, в конце концов, дружно сошлись на Леониде. Но кто же такой Леонид? Сенсационные сведения о нем отыскались в синодике Макарьевского монастыря на Нижегородчине. Поминальная книга, начатая еще при Алексее Михайловиче, предназначалась для занесения в нее лишь имен русских царей, высших церковных иерархов и наиболее знатных бояр и дворян. И в их списке - сразу за митрополитами и архиепископами - указан… инок Леонид! А уж затем идут Мстиславские, Шуйские, Романовы. О чем это говорит? Не о том ли, что спутник Отрепьева, с которым тот посетил инокиню Марфу (Марию Нагую) в монастыре и которому она отдала нательный крест царевича Дмитрия, и был самим царевичем? Подчеркиваю - Марфа отдала крестик именно Леониду, а не Отрепьеву!

В апреле 1604 года Димитрий принимает католичество и сразу же покидает Краков. Он последовал за Мнишеком в Самбор, чтобы повидаться там с Мариной и приготовиться к войне за ту корону, что он обещал возложить на чело прекрасной польки. Правда, Марина станет его женой только в том случае, если он будет царем. Но уже в феврале или в начале марта особой грамотой Димитрий уступал своему будущему тестю княжества Смоленское и Северское. Эта была плата за все, что делал Юрий Мнишек для царевича. Однако в это время вмешался секретный договор, по которому польский король заявил притязание на львиную долю в тех же областях. Не такой человек был Юрий Мнишек, что бы довольствоваться остатком, и грамоту пришлось переделать на новых основаниях. Будучи влюблен и не имея никаких средств, кроме тех, которые он находил в самом Самборе, Димитрий не мог ни в чем отказать. Новой записью, скрепленной 24 мая 1604 года торжественной клятвой, он обещал:

1. Выдать на руки сандомирскому воеводе тот час же по вступлении на престол миллион золотых на приданое Марине и на уплату старых и предстоящих впереди долговых обязательств ее отца.

2. Поднести невесте причитающуюся ей часть драгоценностей и столового серебра их тех сокровищ, которые хранятся в Кремле.

3. Отправить, в то же время, к польскому королю посольство с целью попросить согласие Его Величества на предполагаемый брак.

4. Отдать будущей царице в полное владение Великий Новгород и Псков. Марина получала в них все права верховной власти и право строить католические храмы, монастыри и школы. Она сохраняла этот удел в том случае, если бы осталась бездетной.

В Москве дочь сандомирского воеводы могла свободно исповедовать свою веру. К тому же Димитрий обещал потрудиться в пользу обращения своих подданных в католичество. В том случае, если царевич не достигнет престола, за Мариной сохранялось право отвергнуть брачный союз или отложить его осуществление на другое время.

Теперь дело было за Димитрием.

В августе 1604 года Димитрий, во главе небольшой армии, двинулся в поход. Он постился с Мариной, а в первых числах сентября, под Глинянами, Димитрий произвел смотр своему войску. Численность армии насчитывала до 20 000 человек и постоянно пополнялась непрерывным потоком добровольцев. Юрий Мнишек исполнял обязанности главнокомандующего. Но он никогда не служил в армии, и, будучи уже стариком, полукалекой, был жалким полководцем. Начальники полков не особенно восполняли его бездарность, и, в сущности, при таком неважном и неладном снаряжении предприятие Димитрия приняло бы характер чистого безумия. Однако уже 13 октября 1604 Димитрий перешел Днепр.

Тем временем Борис Годунов начал попытки воздействовать на общественное мнение. И первая попытка - заставить мать Димитрия, ныне инокиню Марфу, во всеуслышание объявить, что Димитрий мертв. Марфу привезли в Москву, долго допрашивали. И она почти готово была признать сына мертвым, но горе, унижение и возможность возмездия заставили ее буквально выкрикнуть: "Он жив! Люди, теперь давно умершие, без моего ведома увезли его из Углича!". Этого было достаточно. Вера в истинного правителя вспыхнула в сердцах людей. Борис немедля распространил множество грамот, с доводами в пользу несомненного самозванца лжецаревича. И патриарх Иов особыми окружными посланием в марте 1605 года предписал всем областным церковным властям объявить народу, что польский король нарушил мирный договор, признав Димитрием Углицким бродягу, вора Гришку Отрепьева. В боярской среде эти слухи активно распространял Василий Иванович Шуйский. Но все было тщетно.

Войско Димитрия подошло к Москве. В первой схватке войско Годунова, превосходившее по численности войско Димитрия, потерпело поражение. Солдаты неохотно сражались за царя, вера в законность которого была подорвана. И тут Судьба преподносит Димитрию бесценный подарок - 13 апреля 1605 года Борис Годунов скоропостижно скончался.

Двадцатого июня 1605 года новый царь торжественно въехал в Москву. Народ падал ниц перед ним. Названный Дмитрий ехал медленно на превосходном белом коне в превосходной царской одежде и дорогим ожерельем на шее. Со всех сторон раздавались здравицы в его честь:

- Здравствуй, отец наш, государь всероссийский! Даруй тебе Боже многие лета!

- Солнышко ты наше! Взошло ты над землей Русской!

Царь отвечал благодарно:

- Боже, храни мой народ! Молитесь Богу за меня, мой верный и любезный народ!

Лжедмитрий остановился около собора Покрова, снял шапку, взглянул на народ, на Кремль, и со слезами на глазах стал благодарить Бога: "Господи Боже, благодарю Тебя! Ты сохранил меня и сподобил увидеть город отцов моих, народ мой возлюбленный!" Люди, видя слезы царя, принялись также рыдать. Звонили во все колокола. Духовенство благословило царя. Многие заметили, что к образам он прикладывался не совсем так, как это делал истинно русский человек. В Кремле Лжедмитрий обошел с молитвою храмы. В Архангельском соборе он припал к гробу Грозного с такими искренними слезами, что никто не мог допустить мысли в неистинности сына Ивана.

Все с нетерпением ждали встречи царя с матерью, Марией Нагой (в иночестве Марфой), за которой он послал в ее монастырь. Он отложил свое царское венчание до ее приезда.

В Москве тем временем поймали несколько человек, распространявших по указанию Василия Ивановича Шуйского слух о том, что царь вовсе не Дмитрий, а самозванец Гришка Отрепьев. По какой причине лукавый Шуйский говорил еще недавно обратное - неизвестно. Вероятно, он хотел сначала избавиться руками Лжедмитрия от ненавистного Годунова, а затем, изобличив самозванца, самому сесть на трон. Но заговор открылся. Суд, в котором царь не принимал никакого участия, приговорил Шуйского к смертной казни. Уже голова боярина лежала на плахе, когда объявлено было о его помиловании.

18 июля царь встретился с матерью, которую привезли в Москву. Свидание их проходило наедине в шатре, раскинутом близ дороги. Народ с радостью увидел счастливых мать и сына, выходящих в объятиях из шатра. Любезный сын под радостные слезы народа посадил мать в великолепную колесницу, а сам шел рядом пешком несколько верст с открытой головой.

30 июля Лжедмитрий особо торжественно венчался на царство. Торжество было ознаменовано царскими милостями. Многие сосланные при Борисе были возвращены из ссылки. Вернулись Нагие, оставшиеся в живых Романовы. Филарет (Федор Никитич Романов), вернувшийся из заточения, был возведен в сан ростовского архиепископа. Бывшей супруге его были возвращены вотчины, и она с сыном Михаилом поселилась в Ипатьевском монастыре близ Костромы.

Государственная деятельность Лжедмитрия во многом была реформаторской, необычной и непонятной россиянам. Каждый день он сам присутствовал в Думе, преобразованной им в Сенат, где сам разбирал дела. Поражала его легкость мышления и действий в решении сложных вопросов, над которыми члены Думы часто бились в долгих бесплодных спорах. Два раза в неделю царь принимал челобитные, и всем предоставлялась возможность объясниться с ним. Вместо давней русской традиции укладываться спать после сытного обеда, царь ходил пешком по городу, запросто заглядывая в разные мастерские, где беседовал с мастеровыми людьми. На улицах свободно общался со встречными поданными. В беседах с боярами убеждал их в необходимости дать народу образование, самим путешествовать по Европе, посылать туда учиться своих детей.

Во всяком деле чувствовалась, прежде всего, доброта царя:

- Есть два способа царствовать, - говорил он, - милосердием и щедростью, или суровостью и казнями; я избрал первый способ. Я дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его.

Заветной мечтой царя было помочь христианскому миру освободить от турок Византию, и он всерьез надеялся осуществить в союзе с другими европейскими государствами поход против турок. Вот почему он старался ладить и с католиками, и с иезуитами, чем оскорблял благочестивых православных христиан. Лжедмитрий осуждал тех, кто проповедовал исключительность православия. "Зачем вы презираете иноверцев? Что же такое латинская лютеранская вера? Все такие же христиане, как и греческие. Пусть всякий верит по своей совести. Я хочу, чтобы в моем государстве все отправляли богослужение по своему обряду".

Много заботился царь о жизни подданных. Всем служилым и приказным людям было вдвое увеличено содержание и жалованье; были увеличены поместья помещикам; была несколько облегчена участь крестьян. И хотя Лжедмитрий не решился отменить крепостное право, он постановил, что в случае отказа крестьянам в помощи в голодные годы, помещики теряют на крепостных свои права. Была отменена потомственная кабала: в случае смерти хозяина холоп становился вольным и не передавался по наследству.

Всем подданным царь предоставил возможность свободно заниматься промыслами и торговлей. Были уничтожены все ограничения на выезд и въезд в государство. "Я никого не хочу стеснять, - говорил царь, - пусть мои владения будут во всем свободны. Я обогащу торговлей свое государство".

Царь, казалось, всей душой хотел блага своей земле, но все это было для россиян как-то неожиданно и поспешно. Многие бояре и сановники весьма недоверчиво встречали его новшества, приписывая их молодости, неопытности и легкомыслию. Им не нравились образ жизни и привычки молодого царя. Они осуждали его за то, что он ведет себя с подданными слишком просто, не по-царски; вводит в соборную церковь иноверных; смеется над суевериями набожных россиян; не крестится перед иконами; не велит кропить святой водой царские палаты; не думает следовать русским обычаям; садится за обед не с молитвой, а с музыкой; любит ездить верхом на диких жеребцах и т.п.

Но простому люду молодой и веселый царь был по душе. Только недовольны были они тем, что благодушный Дмитрий был слишком падок до женщин и позволял себе в этом отношении грязные удовольствия. В особенности осуждали царя за то, что он сначала сделал Ксению Годунову своей наложницей, а потом отправил ее в монастырь.

2 мая 1606 года невеста царя Марина Мнишек с отцом приехала, наконец-то, в Москву. С ней вместе приехало около 2 тысяч гостей - знатных польских панов со своим двором, шляхтой и челядью. Для их размещения были изгнаны из своих домов купцы, дворяне и лица духовного сана. 8 мая Марина была коронована, а затем обвенчана с Димитрием по старому русскому обычаю. Ревнители старины отметили, что Марина не была крещена в православную веру. Кроме того, свадьба состоялась накануне пятницы и святого праздника, что недопустимо по церковному уставу.

Дни с 9 по 14 мая были свадебными празднествами, которым, казалось, не будет конца. В эти дни крайне непристойно вели себя хвастливые пьяные польские гости. Бесчинствуя, они врывались в дома москвичей, творили насилия, оскорбляли людей. Среди кремлевских соборов, где ранее царила благоговейная церковная тишина, гремела польская музыка, шел озорной перепляс, пьяный разгул. Во время свадьбы, царского венчания Мнишек, празднеств, приемов было сделано много оскорбительного для русского национального достоинства, что и без того накалило обстановку до предела. Москва волновалась. Против поляков зрела тайная смута. Этим решил воспользоваться Василий Шуйский.

Шуйский давно жаждал власти. Представитель знаменитого рода еще со времен Рюрика, он с трудом сносил над собой власть "незнатного татарина Годунова", а затем и вовсе безродного самозванца. Тайное собрание сторонников Шуйского разработало тактику действий. Учитывая любовь москвичей к самозванцу, решили действовать обманно: поднять чернь на ненавистных поляков, и, пользуясь суматохой, самим расправиться с Димитрием.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6