Эволюция советского терроризма 
отя представление о приоритете террористического направления в работе ПСР было преобладающим в советской исторической науке, но все-таки не всеобщим. Еще в 1968 г.3.3 Мифтахов посвятил свою кандидатскую диссертацию доказательству иной точки зрения. В автореферате, подытоживая предпринятое исследование, он писал: "Нами предпринята попытка доказать необоснованность утверждения некоторых историков о том, что все силы и средства ПСР были направлены исключительно только на подготовку и совершение террористических актов и что вся деятельность этой политической партии сводилась лишь к одиночным политическим убийствам. Мы предприняли попытку обосновать мысль, что политическим террором занималась не вся партия, а только определенная ее часть, другая часть членов эсеровской парии вела пропагандистскую агитационную работу".А.Л. Афанасьев полагал, что в период революции 1905 - 1907 гг. террор перестал быть для эсеров ведущим средством борьбы, отойдя на второй план перед агитационно-пропагандистской работой. Правда, он аргументировал свое мнение в основном ссылками на то обстоятельство, что В.И. Ленин не высказывался об эсерах как исключительно о террористах.В конце концов прежнее восприятие ПСР как террористической организации было пересмотрено. В1980 г.Д.Б. Павлов констатировал о преобладании в отечественной историографии взгляда на индивидуальный террор эсеров как о важном, но не первостепенном пункте тактики.Специальным историографическим вопросом в изучении истории ПСР являлась проблема взаимоотношений ЦК ПСР и Боевой организации эсеров. Хрестоматийной была точка зрения, согласно которой в БО царил дух обособления, отсутствовала отчетность боевиков Центральному Комитету, игнорировались постановления руководства партии. Данное положение было обусловлено сакрализацией террора в эсеровской партии. Сложившаяся ситуация послужила источником развития феномена "азефщины". Одним из первых данную точку зрения высказал в 1922 г.В.Н. Мещеряков, который подчеркивал, что своеобразие организационной структуры ПСР и источником будущих бед партии являлось отсутствие контроля ЦК за деятельностью БО. Данная трактовка стала доминирующей в трудах отечественных историков. Так, А.Ф. Жуков писал: "Боевая организация действовала автономно от партии, была совершенно бесконтрольна, что породило азефщину".Взаимоисключающими тезисами критики ПСР являлись указания на ее организационный нигилизм и сектантство боевиков. Понятно, что при "организационном нигилизме" законспирированные террористические группы эсеров попросту не могли бы существовать.Студенческие анархистские беспорядки во Франции 1968-1969 гг. пробудили интерес к анархизму в советском обществе. Однако фактически единственной в советской историографии работой, частично реконструирующей канву анархистского терроризма в России, стал сборник лекций В.В. Комина, прочитанных им в рамках соответствующего спецкурса на историческом факультете педагогического института г. Калинина. Будучи в 1964-1985 гг. ректором Калининского Государственного педагогического института (с 1971 г. переименован в университет), он внес колоссальный вклад в развитие историографии "непролетарских" партий России. Применительно к исследованию темы анархистского терроризма В.В. Комин приводил интересную статистику, из которой следовало, что почти половина терактов осуществлялась несовершеннолетними. Автор отмечал тенденцию перехвата анархистами у эсеров знамени индивидуального террора.Некоторые эсеровские террористические группы, как, например, в Белостоке, почти в полном составе переходили к анархистам.В работах других советских авторов анархизм преподносился главным образом в свете борьбы с ним большевистской партии и ленинской критики. Поэтому фактическая сторона анархистского терроризма так и не была репродуцирована.Долгое время единственным исследуемым неонародническим течением являлись эсеры. Только в конце 1970-1980-х годов были опубликованы монографии, посвященные эсерам (Н.Д. Ерофеев), максималистам (А.Ф. Жуков, Д.Б. Павлов), трудовикам (Д.А. Колесниченко). Опосредовано в них, особенно в трудах, посвященных максималистам, рассматривались некоторые проблемы истории революционного терроризма.Левым течением внутри ПСР в период ее становления в отечественной историографии принято считать группу, впоследствии образовавшую партию максималистов. Она именовалась советскими авторами не иначе как бандой разбойников и отождествлялась с анархистами. С точки зрения А.Ф. Жукова, максималистские теории периода первой революции были "реакционной утопией", не приближавшей, а отдалявшей социализм, учением, "в корне враждебным марксизму".Индивидуальному террору эсеров отводилось столь же пристальное внимание, как и эсеровской аграрной программе социализации земли. Террористическая тактика оценивалась как следствие оторванности эсеров от масс. 3.3 Мифтахов лишь намекал на то, что терроризм социалистов-революционеров, в отличие от народовольцев, сочетался с организацией массового рабочего движения. Тем самым устранялось одно из главных отличий эсеров и социалистов-демократов. В провинции местные группы эсдеков и эсеров зачастую выступали в качестве единой организации.3.3 Мифтахов писал: "Во второй половине 80-х годов и в особенности в 90-х годах среди теоретиков народнического и народовольческого толков, происходила своеобразная переоценка ценностей".В указанный период шел процесс пересмотра прежнего "идейного багажа", поиск новых путей, форм и методов борьбы. Это было вызвано, с одной стороны, тем, что потерпело неудачу "хождение в народ", была разгромлена "Народная воля", с другой стороны, в 90-х годах ощутимо дало о себе знать рабочее движение, был сделан существенный шаг вперед к цели распространения марксизма в России. В этот период мучительных поисков новых идейных форм и методов борьбы народники и уцелевшие народовольцы стали интересоваться марксизмом, начались повальные увлечения рабочим движением. Этот своеобразный период повышенного интереса к движению пролетариата не был продолжительным, но все же наложил определенный отпечаток на социально-политические взгляды некоторой части сторонников народничества и народовольчества. Определенная их часть сделала попытку "примирить" народничество с отдельными положениями марксизма, выполнить заветы деятелей "Народной воли" с учетом новых условий.Террористическая тактика мелкобуржуазных партий противопоставлялась доктрине вооруженного восстания большевиков. Считалось, что терроризм и восстания несовместимы, хотя в международной практике они весьма часто дополняют друг друга. О.В. Волобуев отмечал, что курс на подготовку масс к восстанию плохо согласовывался с одновременно проводимым курсом на развитие индивидуального террора, имея в виду, что массовое движение и индивидуалистическая борьба являлись противоположными векторами революционной деятельности. Правда, сами эсеры такого противоречия не видели, полагая, что индивидуальный террор способен подтолкнуть народ к выступлению.В советской историографии господствовала тенденция преуменьшения роли мелкобуржуазных партий в революционных событиях 1905-1907 гг. Зачастую доходило до откровенной фальсификации материала. Как, например, когда пытались уверить рабочих - участников баррикадных боев на Пресне, что руководство восстанием осуществляли большевики, в то время как они точно знали, что их вели в бой эсеры. Во многих монографических работах, посвященных Первой русской революции, отсутствовало даже упоминание о каком-либо участии эсеров в декабрьском вооруженном восстании в Москве. Резюме деятельности ПСР, вынесенное Н.М. Саушкиным, гласило, что участие эсеров в революционной работе фактически сводилось к нулю: "В период вооруженного выступления рабочих Петрограда, а затем Москвы эсеры оказались застигнутыми врасплох. Предшествующая их деятельность не была направлена на подготовку к организованной вооруженной борьбе с царизмом. Хотя эсеры и называли себя революционерами, в период революции они не осуществили ни одного сколько-нибудь значительного, серьезного революционного акта". Правда, В.Н. Гинев признавал участие отдельных членов эсеровской партии в вооруженных боях, но представлял эти факты случайным явлением и утверждал, что деятельность такого рода осуществлялась вопреки предписаниям эсеровского руководства. Даже в 1989 г.Д.Б. Павлов, приводя многочисленные примеры революционной активности эсеров, давал, по сути, ту же оценку: "Что касается эсеровского комитета, то в ходе восстания он ничем себя не проявил, причем такая линия полностью соответствовала пониманию происходящего партийной верхушкой". По традиционной интерпретации событий 1905 г., эсеры выступали и против октябрьской стачки, и против восстания в Москве, и против введения явочным порядком 8-часового рабочего дня, но в конечном счете вопреки своей воле примкнули к революционным силам. Данным оценкам роли ПСР, в частности во Всероссийской октябрьской стачке, противоречит свидетельство большевика Н. Ростова: "Руководство стачкой очутилось в руках с. - р. и ра-дикальствующей мелкобуржуазной интеллигенции". В докладе Штутгартскому конгрессу II Интернационала представители эсеров ставили себе в заслугу, что только члены их партии приняли активное участие в работе Московского отделения ВЖС и в течение Великой железнодорожной забастовки в октябре месяце несколько железнодорожных линий московского района были в их руках. Привлеченные к следствию по делу об участниках декабрьского вооруженного восстания 1905 г., они в один голос показывали о безальтернативности руководящей роли эсеров в ходе подготовки и осуществления восстания. Но после окончания боев социал-демократическая печать, в отличие от эсеровской, многое сделала для мифологизации образа эсдеков на фоне героических событий. Подобным мифотворчеством занимались люди типа Н.А. Рожкова, который, по язвительному замечанию Е.Я. Кизеветтера, "ждал-ждал революцию, даже на бутылку шампанского пари держал, призывал на митингах. к вооруженному восстанию, а когда оно началось, остался в стороне, цел и невредим". Для современного понимания природы терроризма и выработки контртеррористической стратегии вопрос о том, эсеры или социал-демократы руководили вооруженными восстаниями, имеет принципиальное значение. Советские историографические стереотипы лишь нивелировали проблему. Анализ же фактической канвы революции 1905-1907 гг. позволяет утверждать, что именно "террористы", а не "массовики" возглавляли массовые вооруженные выступления.Утверждению советской историографии об исключительно интеллигентской природе терроризма противоречат факты, когда при осуществлении боевой практической деятельности предпочтение отдавалось партийцам из крестьянской или рабочей среды. К примеру, Г.А. Гершуни, руководствуясь только доводом о принадлежности к пролетариату столяра Ф. Качуры, поручил именно ему убийство харьковского губернатора князя И.М. Оболенского, не удавшееся вследствие психологической неподготовленности исполнителя теракта.Признавал также особую популярность эсеровских террористов в среде молодежи И.И. Рогозин. Объясняя эту популярность, он писал: "Террористическая деятельность эсеров в условиях нарастания революционного натиска пролетариата создавала эффектные сцены борьбы одиночек с царизмом и привлекала неопытную, неискушенную в политике, неподготовленную к революционной борьбе молодежь. На самом деле отвлекала от революционной борьбы, дезориентировала и дезорганизовывала юношей и девушек". По-видимому, радикализм индивидуальных форм эсеровской борьбы придавал ПСР романтический ореол, что привлекало молодежь. А.Н. Ацаркин выделял в рабочей молодежи города три слоя:1) фабрично-заводская молодежь крупных предприятий;2) молодежь, работавшая на средних и мелких промышленных предприятиях; и 3) молодежь, "забитая нуждой, чудовищной эксплуатацией, бесправием в десятках тысяч мастерских, лавок, помещичьих имениях, у кулака, на работе прислугой". С его точки зрения, ПСР получила преобладающее влияние среди двух последних из названных категорий. Именно они, по мнению исследователя, тяготели к культу революционного терроризма.Сомнение вызывает корректность традиционно выдвигаемой в советской историографии дихотомии: индивидуальный террор - массовая работа. Сами эсеры тактику индивидуального террора рассматривали не как народовольцы - в отрыве от массовой работы, а в тесной взаимосвязи с ней. Попытаемся выяснить, какие цели в интерпретации отечественных историков ставили эсеры.Во-первых, на террор возлагалась эксцитативная функция, т.е. агитационное воздействие. Б.В. Леванов писал: "В аргументации эсеров была и так называемая теория эксцитативного значения террора. Каждый террористический акт "приковывает к себе всеобщее внимание, будоражит всех... возбуждает всеобщие толки и разговоры", заявляли эсеры. Это значит, что "агитационный", или "эксцитативный", террор сводился к известному воздействию на психику человека. Но "агитационный" террор имел будто бы еще и другую сторону, он мог служить орудием распространения политических идей, он "заставляет людей политически мыслить, хотя бы против их воли", он вернее, чем месяцы словесной пропаганды, и способен изменить взгляды тысяч людей. Террор, стало быть, предпочтительнее, по мнению эсеров, политической агитации устным и печатным словом, потому что он развивает политическое сознание масс гораздо скорее, чем всякие там "бумажные", "говорильные" средства". Таким образом, в эсеровском понимании индивидуальный террор являлся катализатором массовой работы.Во-вторых, функцией индивидуального террора эсеровские теоретики считали дезорганизацию деятельности привилегированного аппарата, что достигалось посредством ликвидации отдельных чиновников и вследствие запугивания остальных угрозой расправы. Даже над рядовыми полицейскими и лакеями видных государственных сановников, как над служителями реакции, должен был висеть дамоклов меч революции. Интерпретация данного тезиса эсеров Н.М. Саушкиным, который объяснял их склонность к террору намерением запугать царя, дабы тот отрекся от престола, выглядит как упрощение эсеровской позиции. Он писал: "Свою историческую миссию в борьбе с самодержавием эсеры видели в организации террористических актов силами небольшой группы заговорщиков. Они полагали, что таким путем можно заставить царя отказаться от власти в пользу Учредительного собрания. Из ошибочной эсеровской теории о решающей роли выдающихся личностей в истории вытекал и ошибочный тезис о том, что бедственное положение народных масс якобы целиком зависит от царя, - стоит лишь его устранить или хотя бы припугнуть, и положение изменится в корне: будут введены политические свободы, уничтожена эксплуатация и т.д.". По мнению Н.Д. Ерофеева, до 3-июньского переворота эсеры не выдвигали задачи проведения центрального акта, от которого отказывались по причине существования царских иллюзий у населения и в силу пренебрежительного отношения революционеров к Николаю II, рассматриваемому ими как марионеточная фигура. "Эсеры не считали террор "единоспасающим и всеразрешающим средством" борьбы, но видели в нем одно из самых "крайних и энергичных средств борьбы с самодержавной буржуазией"". С помощью террора они надеялись сдерживать административный произвол, дезорганизовать правительство. Вместе с тем террор рассматривался ими как эффективное средство агитации и возбуждения общества, мобилизации революционных сил. Особое значение придавалось центральному террору, направленному против влиятельных, крайне реакционных государственных деятелей. В то же время, вплоть до третеиюньского государственного переворота, в партии официально не ставился вопрос о покушении на царя. Доводы при этом приводились различные, но прежде всего принималось во внимание то, что народовольческий опыт цареубийства не нашел надлежащего отклика в обществе; отмечались и ничтожность, марионеточность фигуры Николая II, якобы полная зависимость от окружающих лиц". С этой же оценкой солидаризировался впоследствии М.И. Леонов: "Убийство царя практически не ставилось непосредственной задачей. Лишь на закате эсеровского террора пошли разговоры о цареубийстве, причем до 1908 г. настолько неопределенные, что даже члены ЦК не верили в серьезность этих планов". Но запреты ЦК на проведение цареубийства рассматривались боевиками как указание на желательность его осуществления при сохранении видимости неучастия в нем ПСР. Еще в декабре 1904 г. БО пыталась организовать покушение на императора, убийство которого возлагалось на Т. Леонтьеву, должную присутствовать на балу с участием Николая П. Б.В. Савинков заявлял: "Царя следует убить даже при формальном запрещении Центрального комитета".В-третьих, в пользу применения индивидуального террора эсеры выдвинули довод о неуязвимости террористов. К.В. Гусев и Х.А. Ерицян писали: "Дезорганизующее влияние эсеровской тактики индивидуального террора заключалось также в том, что, пропагандируя и защищая ее, социалисты-революционеры доказывали бессилие "толпы" перед самодержавием. Против "толпы" у него есть полиция, заявляли они, против революционной организации - полиция и жандармерия, а против отдельных "неуловимых" террористов не поможет никакая сила. Эта "теория неуловимости" переворачивала вверх дном весь исторический опыт революционного движения, ясно доказавший, что единственная сила революции есть "толпа" и бороться с полицией может лишь революционная организация, которая не на словах, а на деле этой "толпой" руководит". Сходную интерпретацию предложил Б.В. Леванов: "Для обоснования якобы существующей целесообразности индивидуального террора эсерами выдвигалась и так называемая теория неуязвимости. Если против войны у самодержавия есть солдаты, против революционных организаций - тайная и явная полиция, заявляли эсеры, то ничто не спасет его от отдельных личностей или небольших кружков, беспрерывно и в тайне друг от друга готовящихся к нападению и нападающих. Нет такой силы, которая могла бы противостоять неуязвимости".
Страницы: 1, 2, 3, 4
|
|
