Межкультурное и структурно-семантическое своеобразие кеннинговых образований в древне-германских языках

В одном из фрагментов «Эдды» кеннинги типа «Фрейя руки» объясняются как результат двусмысленности одного из синонимов руки: mund - «рука» и «приданое»; таким образом, «Фрейя приданого», т.е. «женщина», = «Фрейе руки». Это рационалистическое объяснение подразумевало бы еще большую условность определения. Но оно, по мнению Стеблин-Каменского М.И., маловероятно, так как новые типы кеннингов таким путем не возникают. Можно было бы еще предположить, что рука характеризует женщину потому, что красота рук для женщины типична. Но этому противоречит, во-первых, то, что Снорри Стурлусону, автору знаменитой древнегерманской поэтики, совершенно чуждо такое понимание кеннинга. Маловероятно, что первоначальное представление такого рода могло с течением времени совершенно забыться. Было бы понятно, если бы забылось объяснение мифологического кеннинга, но трудно понять, почему авторы поэтических произведений с течением времени сделались невосприимчивы к красоте женских рук.

Во-вторых, непонятным остается возникновение кеннингов мужчин с таким же определением. В-третьих, как указывалось выше, древнегерманским кеннингам вообще совершенно несвойственны характеристики женщины через ее внешность, через физическую красоту. Поэтому и здесь такая характеристика маловероятна.

Еще одной отличительной чертой семантики древнегерманского кеннинга является то, что элементы древнегерманского кеннинга очень редко бывают отвлеченными понятиями. Единственное исключение -- определения типа «битва», «смерть», «победа» и т.п. Отвлеченные понятия в определениях кеннинга появляются чаще только в поэзии христианского содержания, но даже и здесь излюбленное определение в кеннинге бога -- это небо, причем не небо как потустороннее царство, а небо зримое, с солнцем, луной, звездами, облаками, дождем и т.д., или даже просто воздух. Кеннинги женщины, которые типологически относятся к одним из древнейших, никогда не содержат никаких отвлеченных понятий.

Даже в тех крайне редких случаях, когда сам кеннинг обозначает отвлеченное понятие, его элементы все же -- конкретные предметы. Так, голод -- «блюдо ада» (Heljardiskr), красота -- «король костей острова» (holm-leggjar hilmir), смерть -- «иссушитель жил» (??aof?errir), надежда -- «слюна жвачки Глейпнира» (Gleipnis tugguhraki).

Склонность к конкретному в элементах кеннинга сказывается также и в том, что из ряда обозначений конкретного предмета не применяется наиболее общее. Так, в кеннингах типа «огонь воды» (золото) вместо слова др.а. w?ter «вода» отдается предпочтение таким, как ea «река», brim «прибой», flod «поток», fen «болото», salty?, w?g «волна», burnsele «пруд» и т.п.

Отсюда, однако, не следует, что сознательной целью поэта являлись конкретность, живописность, образность. Все эти понятия чужды его архаическому искусству. Неоправданными оказываются попытки применить современные критерии к искусству совершенно иной формации. Автор поэтического произведения отнюдь не ставит своей целью, изобразить явление таким, каким оно представляется нашим органам чувств. Кеннинги в этом отношении похожи на пейзаж средневекового живописца, который изображает природу вне времени, типизирует некоторые черты, отвлекается от конкретных световых и атмосферных условий, или на средневековую симультанную сцену с ее символистическими и обобщенными декорациями [18; 48].

Характерно, например, следующее. У древнегерманских поэтов встречается много кеннингов для обозначения крови. Все они построены по типу «волна битвы», «море меча», «река трупа», «волна ран», «пиво ворона» или «напиток волка». Но ни в одном из кеннингов крови нет ни малейшего намека на ее цвет, теплоту или вкус. Ни один из кеннингов крови не изображает ее красной или теплой, соленой или липкой. Нередки также кеннинги огня. Большинство из них построено по типу «враг леса», «зло дерева», «горе ветвей», «вор дома» и т. п. Но ни в одном из этих кеннингов нет намека на красный цвет огня, его блеск, его движение и т. д.

Среди кеннингов земли большинство -- мифологические, типа «жена Одина», «мать Тора» и т. п. Реже кеннинги типа «море оленя», «море телег», «дно сосуда ветров» и т. д. Но ни в одном из этих кеннингов не отражен внешний вид земли, ее зеленый покров и т. д.

Если кеннинг и содержит метафору в современном смысле, то метафора эта сплошь и рядом, в силу своей сложности или условности, непредставима, не поддается материализации. Древнегерманский кеннинг -- это, скорее, условный знак, эмблема, символ или идеограмма, чем живописный образ или метафора. Он изображает сущность явления, его типическое свойство, его идею, которые не связаны с конкретной формой явления. Древнегерманский кеннинг -- это попытка обобщения или отвлечения, неубедительная для сознания современного читателя, но которая, по-видимому, была закономерным этапом развития поэтического мышления на его пути от первобытной к современной поэтической образности. Древнегерманское поэтическое искусство в этом отношении предвосхищало средневековое искусство с его пристрастием к аллегорическому способу выражения и с его тенденцией трактовать слово как идеограмму [18; 49].

Часты у поэтов кеннинги, основанные на мифологии или сказаниях о героях; но большинство из них не содержит никаких указаний на конкретные свойства описываемых явлений: их цвет, форму и т. д. Так, меч -- это «распорка челюстей Фенрира» (Fenris-varrasparri), поскольку связанному волку Фенриру вставили меч в челюсть; стрелы -- «оружие Эгиля» (Egils-vapn), поскольку Эгиль, брат мифического кузнеца Вёлунда, был искусным стрелком; камень -- это «горе сыновей Ионакра» (Jonakrs-buraharmr), так как Хамдир и Сёрл-- сыновья Ионакра, были убиты камнями, и т. д.

Некоторые из мифологических или мифогероических кеннингов основаны на сказаниях, которые в эпоху Снорри Стурлусона, а возможно и раньше, были, видимо, забыты и стали непонятными. Однако эти кеннинги широко употреблялись. Так, Снорри Стурлусон не может объяснить, почему дух -- «ветер великанши», но, тем не менее, приводит этот кеннинг. Также не объясняет он, почему щит -- «корабль Улла». Часты также кеннинги типа «земля Ати», или «земля Хаки» (море), или «буря Али» (битва) и т. п., т. е. кеннинги, в которых определением служит имя одного из так называемых «морских конунгов». В свое время с именами этих конунгов, несомненно, ассоциировались определенные сказания. Но сказания эти были в эпоху Снорри давным-давно забыты. Тем не менее, имена, утратившие свой смысл, продолжали оставаться излюбленным компонентом кеннингов.

Реализация кеннингов в контексте.

Анализ немногих сохранившихся произведений древнегерманской поэзии показал, что с аллегорическим характером кеннинга связано то обстоятельство, что выбор того или иного типа кеннинга для обозначения определенного явления или подбор его компонентов, как правило, не определяется контекстом. Поэты отнюдь не стремились так подбирать тип или компоненты кеннинга, чтобы они подходили к данной ситуации. Кеннинг обобщает, а не индивидуализирует. Так, всякий кеннинг «мужчины», которых в древнегерманской поэзии очень много, обозначает «мужчину» вообще, даже если буквальное значение данного кеннинга противоречит ситуации. На это указывали уже давно: «Тот, кто никогда не был в море, никогда не присутствовал на поле битвы, никогда не проливал крови, называется, тем не менее, <...> бороздящим море <...> пытающим военное счастье <...> поящим волков» [27; 154] и т. д.

Неоднократно отмечались случаи, когда нищий или неимущий человек обозначается кеннингом, в котором атрибутом служит «золото», «сокровище» и т.п., или когда трус обозначается мужским кеннингом, возвеличивающим воинскую доблесть. Так, например, «раздаватель колец» (beaga bryttan) говорится о бедном, искалеченном священнике или «Хёрн золотого кольца» (hrings-Hcrn) -- о нищей женщине и т.д. Особенно странными кажутся случаи, когда кеннинг сопровождается эпитетом, противоречащим буквальному значению кеннинга. Например: «трусливое дерево брони» (brynju mei?rblau?r), т.е. «трусливый человек», «бедный куст богатства» (au?runnr aumr), т.е. «бедный человек», «несчастный собиратель сокровищ» (hodda bei?ir happlaus), т.е. «несчастный человек» и т.п. Ни в одном из вышеприведенных случаев, конечно, невозможно усмотреть иронию.

Описанная выше самостоятельность кеннинга по отношению к своему контексту свидетельствует о том, что кеннинг по своему предметному значению действительно не больше, чем традиционный заменитель существительного обычной речи. Он эквивалентен по значению существительному, которое он заменяет. Он не должен содержать в себе никакого сравнения. Он не должен вскрывать ничего нового по сравнению с тем, что дано в существительном, которое он заменяет. Это сказывается и в ряде синтаксических особенностей его употребления. Так, он может сопровождаться указательным или притяжательным местоимением, числительным, существительным в родительном падеже совершенно так же, как заменяемое им существительное. Поскольку «сын Виндсваля» -- это кеннинг зимы, то можно сказать «в этого сына Виндсваля» (?enna Vindsvals mcg), т. е. «в эту зиму». Поскольку кеннинг зимы также «горе змей», то можно сказать «шесть горестей змей», т. е. «шесть зим». Поскольку «ствол шлема» -- кеннинг головы, то можно сказать «мой ствол шлема» (minn hjalmstofn), т.е. «моя голова». Поскольку «зверь Твинниля» -- кеннинг корабля, то можно сказать «Тангбрандов зверь Твинниля» (?angbrands ?vinnils dyr), т. е. «корабль Тангбранда».

Заменительная функция кеннинга сказывается в том, что его подстановка на место существительного обычной речи не вызывает никаких изменений в конструкции предложения. Древнегерманский кеннинг никогда не вводится предикативными конструкциями типа «он был -- как божия гроза». Такого рода конструкции сосредоточивают внимание на том, что можно было бы назвать «внутренней формой» поэтического образа, а это Древнегерманскому поэтическому стилю совершенно чуждо, так как поэт, напротив, стремится отвлечься от «внутренней формы» кеннинга [18; 52]. Кроме того, кеннинг никогда не бывает грамматическим приложением, поскольку приложение не эквивалентно по своему предметному значению тому, к чему оно приложено, тогда как кеннинг вполне эквивалентен существительному, которое он заменяет. Кеннинги в качестве приложения появляются только у поздних авторов, особенно в драпах Драпа - древнегерманская хвалебная песнь [18; 52] о деве Марии, т. е. в той отрасли древнегерманской поэзии, которая возникла под явным влиянием иноземных образцов.

Независимость кеннинга по отношению к своему контексту и его функция заменителя достигают своего апогея в кеннингах мужчины (или человека), которые численно превосходят все другие кеннинги. Стихи древнегерманских поэтов пестрят этими кеннингами. Трудно привести строфу, не содержащую ни одного такого кеннинга. Можно привести строфы, в которых их два, три, четыре и даже пять. Преодоление «внутренней формы» достигает в этих кеннингах своего максимума. Они могут обозначать безразлично и богов, и людей, и королей, и нищих, и героев, и трусов, и язычников, и христианских святых. По своему предметному значению они сплошь и рядом эквивалентны простому личному местоимению «он», «его» или «я», «меня» и т. д., точно так же, как кеннинги женщины.

Выводы по главе II.

1. В ходе анализа имеющихся в нашем распоряжении поэтических памятников древнегерманской поэзии мы установили, что характерное для древнеанглийской поэзии обилие сложных слов, особенно таких, чье значение могло бы быть выражено и не сложным словом, тесно связано с техникой аллитерационного стиха. Однако одной аллитерацией всех особенностей использования кеннинговых образований в древнегерманской поэзии объяснить нельзя. Тем не менее, можно утверждать, что все стилистические явления аллитерационной поэзии оказываются в большей или меньшей мере с ней связанными. То есть в общем можно сделать вывод, что аллитерационная техника воздействует на наличный языковой материал, она его не создает, она не конечная причина тех или иных языковых явлений.

2. В данной работе мы определили кеннинги как особым образом построенные перифразы, служащие для иносказательного обозначения ключевых понятий поэзии, то есть моделей перифраз типа «конь моря» (корабль) или «сын Одина» (Тор), представляющие собой по морфологической структуре сложное двусоставное слово (реже субстантивное словосочетание (существительное + существительное)), правая часть которого является основанием, мотиватором, а левая - классификатором, определяющим область референции правого компонента.

3. Анализ немногих сохранившихся произведений древнегерманской поэзии показал, что выбор того или иного кеннинга для обозначения определенного явления или подбор его компонентов, как правило, не определяется контекстом. Кеннинг обобщает, а не индивидуализирует. Подобная самостоятельность кеннинга по отношению к своему контексту свидетельствует о том, что кеннинг по своему предметному значению не больше, чем традиционный заменитель существительного обычной речи. Он эквивалентен по значению существительному, которое он заменяет. Он не должен содержать в себе никакого сравнения. Он не должен вскрывать ничего нового по сравнению с тем, что дано в существительном, которое он заменяет.

4. Многие исследователи синонимом кеннинга называют метафору, но в ходе данного исследования было выяснено, что если кеннинг и содержит метафору в современном смысле, то метафора эта сплошь и рядом, в силу своей сложности или условности, непредставима, не поддается материализации. Древнегерманский кеннинг -- это, скорее, условный знак, эмблема, символ или идеограмма, чем живописный образ или метафора. Он изображает сущность явления, его типическое свойство, его идею, которые не связаны с конкретной формой явления. Древнегерманский кеннинг -- это попытка обобщения или отвлечения, которая, по-видимому, была закономерным этапом развития поэтического мышления на его пути от первобытной к современной поэтической образности.

Заключение.

Историческая и специальная литература, содержание поэтических памятников древнегерманской письменности VII - XI веков подтверждает факт существования в германских языках древнего периода набора лексических единиц - сложных именных именований, используемых в поэзии в качестве традиционного заменителя существительного обычной речи.

В ходе анализа данного объема словарного состава древнегерманских языков мы пришли к выводу о том, что существование и функционирование описанной в работе группы сложных именных образований - кеннингов - в древнегерманских языках обусловлено не только требованиями аллитерационного стихосложения. В ходе исследования было дано определение кеннинга как особым образом построенных перифраз, служащих для иносказательного обозначения ключевых понятий поэзии и представляющих собой по морфологической структуре сложное двусоставное слово (реже субстантивное словосочетание (существительное + существительное)), правая часть которого является мотиватором, а левая - классификатором, определяющим область референции правого компонента. Древнегерманский кеннинг является лексической единицей, которая обозначает не сам признак, а нечто, на него указывающее с помощью образного сравнения. Сравнение как таковое в этом случае передается семантикой только одного из компонентов сложного названия, который является мотиватором, а именно, семантикой правого компонента. Классификатором образных именований того или иного предмета выступают лексемы с функцией обобщения, но обобщение происходит косвенно, через имена, относящиеся к своему общему понятию, связанные с ним. Эти имена выполняют функцию семантического противопоставления одного класса объектов любому другому классу объектов.

Древнегерманские кеннинги многообразны, но это многообразие в большинстве случаев лишь внешнее. Структура кеннинга, за исключением некоторых весьма редких случаев, постоянна.

Анализ доступных нам произведений древнегерманской поэзии показал, что выбор того или иного типа кеннинга для обозначения определенного явления или подбор его компонентов, как правило, не определяется контекстом. Поэты отнюдь не стремились так подбирать тип или компоненты кеннинга, чтобы они подходили к данной ситуации. Кеннинг обобщает, а не индивидуализирует. Самостоятельность кеннинга по отношению к своему контексту свидетельствует о том, что кеннинг по своему предметному значению действительно не больше, чем традиционный заменитель имени обычной речи, что подтверждается тем, что его подстановка на место того же имени обычной речи не вызывает никаких изменений в конструкции предложения. Кеннинг эквивалентен по значению имени, которое он заменяет. Он не должен содержать в себе никакого сравнения. Он не должен вскрывать ничего нового по сравнению с тем, что дано в имени, которое он заменяет.

Библиография

1. Алексеева Л.С. Древнеанглийский язык, - М.: Высшая школа, 1964. - 207 с.

2. Аракин В.Д. История английского языка. - М.: Просвещение, 1985. - 254 с.

3. Арсеньева М.Г. и др. - Введение в германскую филологию, - М.: Высшая школа, 1980. - 319 с.

4. Беовульф / пер. Тихомирова В. // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. - М., 1975. - 547 с.

5. Бородина М.А., Гак В.Г. К типологии и методике историко-семантических исследований. - Л.: Наука, 1979. - 233 с.

6. Вальдман К.Н. Историческое изменение морфологии древнеанглийского сложного нарицательного имени, имеющего в своей структуре генетически отглагольную основу (Системное описание лексики германских языков, выпуск 5. - Л.: Издательство Ленинградского университета, 1985) - 159 с.

7. Волков А.М., Волкова З.Н. Беовульф. Англосаксонский эпос. - М., 2000. - 245 с.

8. Гаспаров М.Л. Современный русский стих. Метрика и ритмика - М., 1974. - 178 с.

9. Иванова И.П., Чахоян Л.П. История английского языка. - М.: Высшая школа, 1976. - 319 с.

10. Ильиш Б.А. История английского языка - М.: Высшая школа, 1968. - 419 с.

11. Лашанская С.С. Номинация и полисемия в шведском языке: автореф. Дис. … докт. филол. наук. - Л., 1975. - 46 с.

12. Младшая Эдда / Изд. подг. Смирницкая О.А., Стеблин-Каменский М.И. - Л., 1970. - 327 с.

13. Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь-справочник лингвистических терминов - М., 1985ю - 596 с.

14. Смирницкая О.А. Поэтическое искусство англосаксов. Древнеанглийская поэзия. - М., 1980. - с. 171-232

15. Смирницкая О.А. О поэзии скальдов в "Круге Земном" и ее переводе на русский язык. - М., 1984. - 85 с.

16. Смирницкая О.А. Стих и язык древнегерманской поэзии. - М., 1994 - 479 с.

17. Смирницкий А.И. Древнеанглийский язык. - М.: Издательство литературы на иностранных языках, 1955. - 318 с.

18. Стеблин-Каменский М. И. Историческая поэтика, - Л., 1978. - 135 с.

19. Стеблин-Каменский М.И. Древнескандинавская литература - М.: Высшая школа, 1979. - 191 с.

20. Феоктискова Н.В. Формирование семантической структуры отвлеченного имени (на материале древнеанглийского языка) - Издательство Ленинградского университета, 1984. - 187 с.

21. Ярцева В.Н. История английского литературного языка IX - XV вв. - М.: Наука, 1985. - 248 с.

22. Alanne E. Observation on the development and structure of English wine-growing terminology//Memoirs de la Societe Neophilologique. - Hlsiki, 1959. - 56 p.

23. Anderson E.R. `Seamearh' and like compounds: Theme in Old English poetry//Comitatus. - 1972. - vol. 3-10

24. Bosworth G. An Anglo-Saxon dictionary. - Oxfrod: At the Cladron Press, 1882. - vol. 1-2

25. Collins English Dictionary/ ed. By Marian Makins. - Glasgaw: Haper Collins Publishers, 1994. - 1792 p.

26. Beowulf and the Fight at Finnsburg / Ed., with introduction, bibliography, notes, glossary, and appendices by Fr. Klaeber. 3-d edition. - Boston. 1950. - 330 p.

27. The Poetic Edda / Ed. With translation, introduction & commentary by Ursula Dronke. Vol. I Heroic Poems. - Oxford. 1969. - 315 p.

28. Snorri Sturluson Edda / Udg. At Finnur Jonsson. 2. udg. - Kobenhavn, 1926. - 248 p.

29. Vocadlo O. Anglo-Saxon Terminology // Prague Studies in English. - 1933. - #4, - p. 68-85

30. Wright Th. A Volume of Vocabularies from the 10th century to the 15th. - Liverpool, 1857

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5