Реферат: Этический аспект смерти

мире как нечто по сути своей внутреннее. Причем это самоутверждение может

иметь две морально дифференцируемые модальности - жертвы и убийства, которые

в свою очередь двояко направлены - на себя и на другого.

Например, самоубийство неизлечимого больного может с одной стороны играть

роль средства избавления от непереносимых физических и психических страданий,

или средством избавления от страха их приближения. Оно же нередко выступает в

роли знака - последней отчаянной и тираничной попытки обратить внимание

окружающих на себя. Смерть превращается в немой крик - Я здесь!

Однако тоже самое по фактической предъявленности действие может выступить не

убийством, а жертвой, с помощью которой человек стремится избавить близких от

ада душевных страданий, связанных с необходимостью ухода за ним, или бремени

финансовых издержек на сиделку и дорогостоящие лекарства, от урона,

причиняемого их жизненным планам прикованностью к его умирающему телу. Здесь

само-пожертвование есть лишь средство. Но нередко оно выступает как мощный

коммуникативный жест. Например, самосожжение как жест политического протеста

против социальной несправедливости.

Убийство другого на протяжении всей истории человечества выступало в качестве

наиболее популярного средства само-утверждения в форме грабежа собственности,

приватизации, дуэлей, войн и. д. Не менее древние корни у публичной казни как

средства установления власти и одновременно ее присутствия в жизненном мире

каждого индивидума и социума в целом. Ту же роль сыграл, благодаря прямым

трансляциям CNN, расстрел президентскими танками "Белого дома". На какой-то

краткий исторический момент власть как бы обрела себя, заставила основных

политических субъектов признать свою волю. Но затем, испугавшись собственного

отображения в зеркале национального и международного общественного мнения,

трусливо отвернулась от себя - "Это не Я!"

Не менее популярны в современном мире и человеческие жертво-приношения. Здесь

и деяния политических лидеров во имя национальных, классовых и иных

ценностей, бросающих на алтарь отечества тысячи жизней своих

соотечественников. Здесь и свершения ученых мужей, проводящих рискованные

эксперименты на людях, которые им стоят дешевле, чем содержание лабораторных

морских свинок. Во имя прогресса науки или славы Родины оправданы любые

жертвы.

Во всех подобного рода ситуациях, человек самоутверждается, т. е. открывает

свою самость для себя и других как присутствующую в наличии через власть,

устанавливаемою посредством смерти. Это настоятельное стремление к

самоутверждению с необходимостью вводит смерть как элемент фактического мира

в круг предметностей, над которыми самость пытается установить свой контроль.

Смерть как внешняя и независящая стихия должна быть авторизована, должна

превратиться из события, случающегося с человеком, так же как она случается с

животным и растением, в его поступок. Возможность подобного усвоения смерти

наглядно демонстрирует описанный выше суицид как средство и коммуникативный

акт.

Однако в последних случаях смерть оказывается важной для достижения чего-то

иного, а не сама по себе. Она в этих действиях в принципе может быть заменена

на другие средства или знаки. Открытие новых обезболивающих средств может

заменить суицид как бегство от боли, признание со стороны других - суицид как

коммуникативный акт. Усвоение смерти как заключительного аккорда моей жизни

принципиально необходимо для полноты ис-полнения человека. Смерть как акт

предельной самодетерминации, превращает всю жизнь человека целиком в

поступок, т. е. максимально расширяет границы своего ответственного бытия,

моральное пространство человечества. Если смерть происходит с человеком как

естественное событие, такое же как пищеварение - то оно происходит по ту

сторону добра и зла, т. е. в принципе вне пространства человеческого

присутствия.

Только установив себя в просвет гамлетовского вопроса - "Быть или не Быть?"-

человек переживает себя свободным от впаяности в мир фактического, и через

эту свободу ответственным за все с ним происходящее. В этом смысле выбор

смерти начинает трактоваться правом человека - некоторым непременным

общественно призванным условием его само-реализации. Самоубийство как

средство, которое в принципе можно заменить и другим средством, не требует

легитимизации. Во многих случаях, обманув родственников или врача, можно без

труда достичь желаемой цели. Это банальная человеческая ситуация,

распространенная повсеместно и при демократии, и при тоталитарных режимах.

Коренящаяся в основаниях современной культуры установка на предельную

самодетерминацию с необходимостью рано или поздно ставит перед обществом

вопрос о праве на смерть, как одном из неотчуждаемых прав человека, требующих

общественного признания и защиты.

4. Самоутверждение человека и открытость его самости для него самого и других

в определенного рода действиях возможно лишь постольку, поскольку каждому

отдельному эмпирическому акту уже предшествует как возможное пространство

открытости. До того, как человек убъет (принесет в жертву) себя или другого -

ему, его самости уже открыта пред-расположенность (причастность) к смерти и

себя и другого. До того, как самоубийство больного превратится в

коммуникативный жест (знак), обращенный к другим, для него уже предсуществует

в мире его возможностей - пространство коммуникации, в котором самость

другого обладает как бы "глазом" для того, чтобы прочесть этот знак, или

"ухом" способным расслышать вопль самоубийцы. Так же как и самость самого

потенциального самоубийцы своим внутренним чувством как бы предчувствует свой

еще неизданный вопль.

Иными словами, человек открывающий свою самость как трансцендированную

сущность, властвующую и коммуницирующую посредством смерти, неизбежно

обнажает и неустанно подтверждает (дабы избежать любой попытки амнезии) свою

предрасположенность (причастность) и рецептивную открытость ей.

5. Однако трансцендированию, присутствующему в чисто коммуникативных и

манипулятивных актах, еще недостает радикальности. Смерть, как и иные

элементы мира фактичности, сохраняют свою органическую сращенность с центром

самоидентичности, как ее своеобразные "функциональные органы". Между полюсами

сущности и фактического существования, на которые дифференцированно существо

человека, еще нет ничего. Они соприсутствуют в органической сочлененности и

неотчужденности.

Радикализация трансцендирования осуществляется при попадании человеческого

существа в просвет вопроса об истине. В рамках нашей культуры этот вопрос

структурирован дискурсом гносеологического отношения. Пока элементы

становящейся фактичности имели для человека органный статус, т. е. были

средствами и знаками для целей и смыслов его самости, то вполне естественно,

что их судьба в мире этой самостью и определялась. В рамках гносеологического

отношения мир фактичности приобретает статус объективного.

Судьба событий в объективном мире нацело определяется взаимодействием

элементов, выстраивающихся друг по отношению к другу в цепочки причинно-

следственных отношений. Самость как "случайная" относительно закономерной

организации объективного мира "субъективность" выбрасывается из него и

размещается в позиции гносеологического субъекта (объективного наблюдателя).

Между "самостью" и миром объективной фактичности возникает фундаментальный

разрыв взаимонепричастности и одновременно взаимной особо интимной

открытости, которой не было в рамках органической связанности. Ведь именно

поставив себя в позицию дистанциированного наблюдателя, человек приобретает,

во-первых, способность созерцать события в их истинной данности (то, что

классическая метафизика называла первичными физическими качествами вещей),

во-вторых, возможность открывать для себя истинные закономерности, правящие в

эмпирическом мире, а, в-третьих, властвовать через познание истины над

событиями в мире фактически данного.

Дарящий власть свет истины - вот, что заполняет разрыв, между самостью,

сфокусированной в точку зрения гносеологического субъекта, и телесностью,

вписанной в физическую природу.

Смерть как и любой фрагмент фактического мира в рамках гносеологического

отношения становится объектом познания. И хотя сама она как акт радикальной

трансформации еще живого в уже мертвое постоянно ускальзывает от взгляда

объективного наблюдателя, но это удручающее ускользание не лишает

исследователей оптимизма. Следы смерти во множестве разбросаны на песке

причинно-следственных взаимоотношений. Стоит еще чуть-чуть покопаться,

просеять пару другую бесконечностей фактов сквозь сито верно методологически

организованной теоретической рефлексии и истина жизни и смерти будет в наших

руках. Открыв истинное знание причин смерти, человек получит над ней власть и

станет бессмертным.

Собственно говоря, многое уже сделано на этом пути. Сколько болезней, ранее

неотвратимо вызывавших смерть, практически побеждены или находятся под

эффективным контролем врачей. Идут успешные эксперименты, обещающие победу

над старением. Смерть отступила - средний срок жизни увеличился повсеместно,

что бы ни утверждала науконенавистники из лагеря пророков экологической

катастрофы. Однако стал ли человек от этого менее смертным? И мотылек, чья

жизнь укладывается в световой день, и дуб, живущий несколько столетий -

одинаково смертны по сути своего бытия.

Этика Духа

Когда человек ставит перед собой высокие идеалы, высокие цели, он часто

забывает о том, насколько коротка его жизнь. Очень многие люди с какой-то

агрессивной радостью пытались и пытаются теперь отыскать научные аргументы,

ниспровергающие древнее учение о том, что человеческий дух неразрушим. Между

тем, это стремление к уничтожению, это стремление лишить человечество самой

сокровенной, самой задушевной, самой древней надежды напрасно выступает под

лозунгом, девизом научности: потому что все этапы цивилизации, все общества

имели эту идею и эту веру.

Когда археологи открывают древние захоронения людей каменного века, они

находят их похороненными в позе младенца, как в утробе матери. Тем самым

древние люди как бы хотели сказать, что после физической смерти начинается

иная жизнь. Древние религии Египта, Вавилона, Индии, Греции всегда стояли на

твердой почве иммортализма, то есть бессмертия души.

Это соборный, коллективный опыт всего человеческого рода. Для древнего

египтянина иная жизнь была подобна этой жизни. Тем не менее, человек в той,

иной жизни отождествлялся с высшими существами, с богами, и его натура

переживала некую таинственную трансформацию.

Иные цивилизации представляли себе посмертие унылым и мрачным. Напрасно нам

пытаются внушить, будто идея бессмертия родилась из страха, как утешение. Что

говорит о посмертном бытии Гомер в "Одисее"?. Вспомните, какое там сумрачное

царство, наполненное несчастными духами. Однако они живут, однако они

существуют. И в той же греческой религии впоследствии возникает мысль о

раздвоении личности человека в посмертии. Какая-то часть его идет в мрачный

эреб, а какая-то часть оказывается в ином светлом мире.

В индийской религии личности не существует. Есть только одна сверхличность -

божественное бытие, всплесками которого являются наши личности. Рождаясь на

короткое мгновение в мир, они уходят опять, погружаясь в сверхбытие. И только

жажда жизни, привязанности мирские, воздаяние кармы влечет их снова на землю,

они воплощаются вновь в других живых существах или в людях. Тем не менее

индиец всегда понимал, что смерть - это не конец.

Греческая философия дала первое в истории умозрительное обоснование

бессмертия души. Платон развивал мысль о том, что наше сознание, человеческий

дух - начало не материальное, но, в то же время, вполне реальное.

Человеческий дух не состоит из частей, он не является агрегатом, поэтому его

нельзя дезинтегрировать, демонтировать. Самоанализ, с которого началась новая

древнегреческая философия, сократовская, самоанализ привел человека к великой

мысли об иноприродности нашего "я" по отношению к стихиям этого мира. Дух

человека, неосязаемый, невидимый, невесомый, является как бы гостем в этом

природном мире, где все можно, так или иначе взвесить, измерить или увидеть.

Человеческая мысль подходила к тайнам божественного присутствия в мире, когда

человеческая мысль почитала и поклонялась стихиям природы, когда человеческая

мысль подошла через библейские учения к верховному откровению о едином Боге,

она всегда свидетельствовала о реальности неразрушимого духа. Неразрушимым

может быть именно только то, что не относится к миру вещей. Впоследствии

христианские мыслители, средневековые философы (Фома Аквинат), философы

нового времени (Лейбниц), рассматривали так саму идею бессмертия.

Что есть распадение? Распадение есть движение каких-то частей. Что есть

движение? Это есть перемена места в пространстве. Но нет того пространства, в

котором бы была заключена душа человека.

Когда-то покойного архиепископа Луку, известного врача-хирурга Войно-

Ясенецкого, спросили: "Неужели вы верите в существование души в то время, как

столько раз вскрывали мертвое тело человека?" На что он ответил: "Я много раз

вскрывал тело человека, но я никогда не видел в нем ни мыслей, ни разума. Я

видел только органы, мертвые органы". Значит, в принципе, невозможно увидеть

то, что составляет самое существо человеческой природы.

Многие слышали о книге Раймонда Моуди "Жизнь после жизни". Опрашивая

многочисленных людей, которые пережили клиническую смерть, доктор Моуди

пришел к выводу, что сегодня уже нельзя повторять, как говорили наши древние

предки, что "оттуда" еще никто не возвращался. Сегодня мы уже знаем людей,

которые возвращались "оттуда".

Задолго до выхода книги "Жизнь после жизни", А. Мень интересовался подобными

явлениями. Он записывал рассказы людей, которые на операционном столе

скончались, но потом, благодаря усилиям реаниматоров, вернулись к жизни. И

то, что они ему рассказали о том, как видели свое тело со стороны, как они

слышали слова врачей, сестер, находившихся рядом, как они переживали

необыкновенную, ни с чем не сравнимую легкость и чувство счастья, как при

этом ясно работала голова, словно смотревшая со стороны на свою физическую

голову.

Один из таких людей рассказывал, что, переживая это чувство счастья, он сам

себе говорил: "Вот, я нахожусь в Царстве Божием. Наверное, это Царство Божие

и здесь нет времени, а у нас только минуты и секунды". Хотя на самом деле он

видел вокруг себя ту же больничную палату, но он каким-то образом сумел

увидеть мир, странный мир. Казалось бы, все тот же, но в то же время иной,

как будто бы с него снят некий покров.

Это напоминает известное стихотворение Владимира Соловьева о грубой коре

вещества, которая скрывает духовную силу и красоту мироздания. "Весь я не

умру. " Но это не в том смысле, который вкладывал в эти слова поэт. Потому

что Пушкин проходил сложную эволюцию духовную и, когда писал "Памятник", то

имел в виду бессмертие в творениях: "Душа в заветной лире мой прах

переживет... "

Но как бы ответом на это служили стихи другого человека, скончавшегося ранее

и бывшего предшественником Александра Сергеевича - Гаврилу Романовича

Державина, который писал в оде "Бог" о человеке, как о временном госте в

мире, который должен вернуться в божественное бессмертие. Когда он умирал,

уже холодеющей рукой на дощечке он начал писать стихотворение о вечности и

начал его словами, как бы навеянными библейским Экклезиастом, а в общем-то

Страницы: 1, 2, 3, 4