Свобода и счастье человека

каждый имел кого-то над собой, кому он должен был повиноваться, и кого-то

под собой, над кем ощущал свою ? власть. Человек на самом верху - вождь -

имел над собой Судьбу, Историю или Природу, то есть некую высшую силу, в

которой мог раствориться. Таким образом, идеология и практика нацизма

удовлетворяют запросы, происходящие из особенностей психологии одной части

населения, и задают ориентацию другой части: тем, кому не нужны ни власть,

ни подчинение, но кто утратил веру в жизнь, собственные решения и вообще во

все на свете.

Дают ли эти соображения какую-то основу для прогноза дальнейшей

устойчивости нацизма? Я не считаю себя вправе делать какие-либо

предсказания, но мне кажется, что имеет смысл поставить некоторые вопросы,

вытекающие из рассмотренных выше психологических предпосылок. Не

удовлетворяет ли нацизм при данных психологических условиях эмоциональные

потребности населения и не является ли эта психологическая функция

фактором, укрепляющим его устойчивость?

Из всего сказанного выше ясно, что ответ на эти вопросы может быть только

отрицательным. Факт человеческой индивидуализации - разрыва "первичных уз"

- необратим. Процесс разрушения средневекового общества продолжался

четыреста лет и в наше время завершается. Если не уничтожить всю

промышленную систему, если не вернуть весь способ производства к

доиндустриальному уровню, человек останется индивидом, который полностью

выделился из окружающего мира. Мы видели, что человек не выдерживает этой

негативной свободы, что он пытается бежать от нее в новую зависимость,

которая должна заменить ему утраченные первичные узы. Но эта новая

зависимость не обеспечивает подлинного единства с миром;

человек платит за новую уверенность отказом от целостности своего "я".

Между ним и новыми авторитетами остается непреодолимый разрыв; они

ограничивают и калечат его жизнь, хотя на уровне сознания он может быть

искренне уверен, что подчиняется им совершенно добровольно. Однако он живет

в таком мире, который не только превратил его в "атом", но и предоставил

ему все возможности, чтобы стать независимой личностью. Современная

промышленная система способна не только создать каждому человеку

обеспеченное существование, но и дать материальную базу для полного

проявления интеллектуальных, чувственных и эмоциональных возможностей

каждого, в то же время значительно сократив его рабочее время на

производстве.

Функцию авторитарной идеологии и практики можно сравнить с функцией

невротических симптомов. Эти симптомы происходят из невыносимых

психологических;

условий и в то же время предлагают какое-то решение, делающее жизнь

терпимой. Но они не дают решения, ведущего к счастью и развитию личности.

Они не из- меняют условий, приводящих к невротическому решению. Одиночество

и бессилие индивида, его стремление реализовать возникшие в нем

возможности, объективный факт возрастания производственной мощи современной

промышленности - все это динамические факторы, составляющие основу

растущего стремления к Я свободе и счастью. Бегство в симбиотическую

зависимость может на какое-то время приглушить страдание,. но не может его

устранить. История человечества это история растущей индивидуализации и

вместе с тем. история растущей свободы. Стремление к свободе не

метафизическая сила, хотя законами природы его тоже не объяснить; оно

является неизбежным результатом. процессов индивидуализации и развития

культуры. Авторитарные системы не могут ликвидировать основные условия,

порождающие стремление к свободе; ' точно так же они не могут искоренить и

стремление к свободе, вытекающее из этих условий.

Глава 7

СВОБОДА И ДЕМОКРАТИЯ

1. Иллюзия индивидуальности

В предыдущих главах я постарался показать, что в современной промышленной

системе, и особенно в ее монополистической фазе, есть факторы,

вырабатывающие тип личности, для которой характерно ощущение бессилия,

одиночества, тревоги и неуверенности. Я говорил об особых условиях в

Германии, превративших часть ее населения в питательную почву для идеологии

и политической практики, обращенной к тому типу личности, который я назвал

авторитарным.

Ну, а как обстоит дело у нас? Только ли из-за океана угрожает фашизм нашей

демократии, только ли его "пятая" колонна" существует среди нас? В этом

случае положение было бы весьма серьезным, хотя еще и не критическим.

Однако - хотя необходимо принимать всерьез и внешнюю и внутреннюю угрозу

фашизма - нет большей ошибки и более серьезной опасности, чем не замечать,

что в нашем обществе мы сталкиваемся с тем же явлением, которое повсюду

питает корни фашизма: с ничтожностью и бессилием индивида.

Это утверждение противоречит общепринятому мнению, что современная

демократия, освободив индивида от всех внешних ограничений, привела к

расцвету индивидуализма. Мы гордимся тем, что нас не гнетет никакая внешняя

власть, что мы свободны выражать свои мысли и чувства, и уверены, что эта

свобода почти автоматически обеспечивает нам проявление индивидуальности.

Но право выражать свои мысли имеет смысл только в том случае, если мы

способны иметь собственные мысли; свобода от внешней власти становится

прочным достоянием только в том случае, если внутренние психологические

условия позволяют нам утвердить свою индивидуальность. Достигли ли мы этой

цели? Или хотя бы приближаемся ли к ней? Эта книга посвящена человеческому

фактору, поэтому ее целью является критический анализ именно данной

проблемы. Начало такому анализу уже было положено в предыдущих главах.

Говоря о двух значениях свободы для современного человека, мы показали, как

экономические условия усиливают изоляцию и беспомощность индивида в наше

время. Говоря о психологических результатах, мы показали, что эта

беспомощность приводит либо к особому роду "бегства", характерному для

авторитарной личности, либо к вынужденному конформизму, вследствие которого

индивид превращается в робота, теряет себя, но при этом убежден, что он

свободен и подвластен лишь собственной воле.

Важно осознать, до какой степени наша культура питает эту тенденцию к

конформизму, даже если и существуют выдающиеся примеры обратного.

Подавление спонтанных чувств - а следовательно, и подлинной

индивидуальности - начинается очень рано, по существу, с самого начала

воспитания ребенка (1). Это не значит, что любое воспитание неминуемо

приводит к подавлению спонтанности; если подлинной целью воспитания

является полноценное развитие ребенка, развитие его внутренней

независимости и индивидуальности, этого не происходит. При таком воспитании

может возникнуть необходимость в каких-то ограничениях, но эти временные

меры лишь способствуют росту и развитию ребенка. Однако у нас воспитание и

образование слишком часто приводят к уничтожению непосредственности и к

подмене оригинальных психических актов навязанными чувствами, мыслями и

желаниями. (Напомню, что оригинальной я считаю не ту идею, которая никогда

никому не приходила на ум; важно, чтобы она возникла у самого индивида,

чтобы она была результатом его собственной психической деятельности, то

есть его мыслью.) Чтобы проиллюстрировать этот процесс, выберем (несколько

произвольно) одно из самых ранних подавлении чувства - подавление чувства

враждебности и неприязни.

Начнем с того, что у большинства детей возникает некоторая враждебность и

мятежность: результат их конфликтов с окружающим миром, ограничивающим их

экспансивность, поскольку им - слабой стороне - приходится покоряться. Одна

из основных задач процесса воспитания состоит в том, чтобы ликвидировать

эту антагонистическую реакцию. Методы при этом различны: от угроз и

наказаний, запугивающих ребенка, до подкупов и "объяснений", которые

смущают его и вынуждают отказаться от враждебности. Вначале ребенок

отказывается от выражения своих чувств, а в конечном итоге - и от самих

чувств. Вместе с тем он учится подавлять свое осознание враждебности или

неискренности других людей; иногда это дается ему нелегко, потому что дети

обладают способностью замечать эти качества, их не так просто обмануть

словами, как взрослых. Они не любят кого-то "без каких-либо причин" (если

не считать причиной, что ребенок чувствует враждебность или неискренность,

исходящие от этого человека). Такая реакция скоро притупляется; не так уж

много времени требуется для того, чтобы ребенок достиг "зрелости" среднего

взрослого и потерял способность отличать достойного человека от мерзавца.

Кроме того, уже на ранней стадии воспитания ребенка учат проявлять чувства,

которые вовсе не являются его чувствами. Его учат любить людей (обязательно

всех), учат быть некритично дружелюбным, улыбаться и т.д. Если в процессе

воспитания в детстве человек "обломан" не до конца, то впоследствии

социальное давление, как правило, довершает дело. Если вы не улыбаетесь, то

про вас говорят, что вы "не очень приятный человек", а вы должны быть

достаточно приятным, чтобы продать свои услуги в качестве продавца,

официанта или врача. Лишь те, кто находится на самом верху социальной

пирамиды, и те, кто в самом низу ее - кто продает только свой физический

труд,- могут позволить себе быть не особенно "приятными". Дружелюбие,

веселье и все прочие чувства, которые выражаются в улыбке, становятся

автоматическим ответом; их включают и выключают, как электрическую лампочку

(2).

В качестве красноречивого примера я приведу репортаж "Рестораны Говарда

Джонсона" из журнала "Форчун".

Разумеется, часто человек осознает, что это всего лишь жест; однако в

большинстве случаев он перестает это осознавать и вместе с тем теряет

способность отличать такое псевдочувство от спонтанного дружелюбия.

Не только враждебность подвергается прямому подавлению, и не только

дружелюбие убивается вынужденной подделкой. Подавляется (и замещается

псевдочувствами) широкий спектр спонтанных эмоций. Фрейд поставил в центр

всей своей системы подавление секса. Хотя я считаю, что ограничения в

сексуальной сфере являются не единственным важным подавлением спонтанных

реакций, а лишь одним из многих, его значением нельзя пренебрегать.

Результаты такого подавления очевидны в случаях сексуальной затор-

моженности, а также тогда, когда секс приобретает характер вынужденной

необходимости и употребляется как алкоголь или наркотик, которые сами по

себе особого вкуса не имеют, но помогают забыться. Независимо от этих

частных проявлений подавление сексуальных реакций - ввиду их интенсивности

- не только оказывает влияние на сексуальную сферу, но и угнетает

способность человека к спонтанному проявлению во всех остальных сферах.

В нашем обществе эмоции вообще подавлены. Нет никакого сомнения в том, что

творческое мышление - как и любое другое творчество - неразрывно связано с

эмоцией. Однако в наши дни идеал состоит как раз в том, чтобы жить и

мыслить без эмоций. "Эмоциональность" стала синонимом неуравновешенности

или душевного нездоровья. Приняв этот стандарт, индивид чрезвычайно ослабил

себя: его мышление стало убогим и плоским. Вместе с тем, поскольку эмоции

нельзя подавить до конца, они существуют в полном отрыве от

интеллектуальной стороны личности; результат - дешевая сентиментальность,

которой кормятся миллионы изголодавшихся по чувствам потребителей у кино и

у популярной песенки.

Есть одна запретная эмоция, которую я хочу отметить особо, потому что ее

подавление затрагивает самые корни личности; это - чувство трагедии. Как мы

видели в одной из предыдущих глав, осознание смерти и трагической стороны

жизни - будь оно ясным или смутным - является одним из основных свойств

человека. Каждая культура справляется с проблемой смерти по-своему. В тех

обществах, где процесс индивидуализации зашел не очень далеко, конец

индивидуального существования представляется меньшей проблемой, поскольку

меньше развито само ощущение индивидуального существования. Смерть еще не

воспринимается как нечто радикально отличное от жизни. В культурах с более

высоким уровнем индивидуализации относились к смерти в соответствии с их

общественным строем и социальной психологией. Греки обращали все свое

внимание на жизнь, а смерть представляли себе лишь как продолжение этой

жизни, хотя и унылое. Египтяне возлагали надежды на нетленность,

нерушимость человеческого тела, по крайней мере нетленность тела того

человека, власть которого была нерушимой при жизни. Евреи принимали факт

смерти реалистично и были способны примириться с мыслью о прекращении

индивидуальной жизни, утешая себя ожиданием того царства счастья и

справедливости, к которому должно в конце концов прийти человечество.

Христианство сделало смерть нереальной и пыталось утешить несчастного

индивида обещанием жизни после смерти. Наша эпоха попросту отрицает смерть,

а вместе с нею и одну из фундаментальных сторон жизни. Вместо того чтобы

превратить осознание смерти и страданий в один из сильнейших стимулов жизни

- в основу человеческой солидарности, в катализатор, без которого радость и

энтузиазм утрачивают интенсивность и глубину,- индивид вынужден подавлять

это осознание. Но как и при всяком подавлении, спрятать - не значит

уничтожить. Страх смерти живет в нас, живет вопреки попыткам отрицать его,

но подавление приводит к его стерилизации. Этот страх является одной из

причин бедности наших переживаний, нашей безостановочной погони за жизнью и

объясняет - беру на себя смелость это утверждать - невероятные суммы,

которые платят наши люди за свои похороны.

Двусмысленную роль играет в подавлении и запрещении эмоций современная

психиатрия. С одной стороны, величайший ее представитель, З. Фрейд,

пробился сквозь фикцию рационального, целенаправленного человеческого

поведения и открыл путь, позволивший заглянуть в глубины человеческих

страстей. С другой стороны, психиатрия, обогащенная именно этими

достижениями Фрейда, сама превратилась в орудие, служащее общей тенденции

манипулирования личностью. Стараниями многих психиатров, в том числе и

психоаналитиков, создан образ "нормального" человека, который никогда не

бывает слишком грустен, слишком сердит или слишком взволнован. Черты

характера или типы личности, не подходящие под этот стандарт, они

неодобрительно обозначают как "инфантильные" или "невротические". Влияние

такого рода в некотором смысле опаснее, чем действие более старомодных,

откровенных кличек. Прежде индивид по крайней мере знал, что критика

исходит от какого-то человека или какой-то доктрины, и мог как-то

защищаться от них. Но кто может бороться с "наукой" вообще?

Такому же искажению, как чувства и эмоции, подвергается и оригинальное

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34