Риторика и ораторы античности

мастерства, появлению целой блестящей плеяды выдающихся ораторов, среди

которых следует назвать величайшего оратора античности Демосфена, который

был усердным слушателем Платона.

Однако главная заслуга Платона заключается в разработке и

усовершенствовании того метода ведения беседы, полемики и диспута, который

широко практиковал его учитель Сократ. На этом основании этот метод часто

называют сократическим, или диалогическим. Многие даже полагают, что именно

отсюда берет свое начало и диалектика, если, конечно, руководствоваться

этимологическим происхождением древнегреческого слова “диалего”,

означающего вести беседу, полемику, спор. Но уже сам Платон употребляет

этот термин в “Федре” в ином смысле, а Аристотель, как мы покажем ниже, под

ним подразумевает теорию несиллогистических умозаключений.

Сократ, как можно судить по свидетельству Платона, рассматривал диалог

как вопросно–ответный метод поиска истины, в котором участвуют, по крайней

мере, два человека, один из которых задает вопросы и, по сути дела,

руководит диалогом, а другой отвечает на них. Путем систематической

постановки вопросов можно в конечном итоге придти либо к решению вопроса

или же максимально сблизить позиции участников диалога. Вот почему

искусство целенаправленной постановки вопросов с таким расчетом, чтобы

привести собеседника к противоречию с ранее высказанными предположениями,

Сократ называет маевтикой, или искусством повивальной бабки, так как

маевтика помогает рождению истины. При этом речь не идет о том, чтобы

выставить оппонента в невыгодном свете и победить в споре, а стремлении

совместными усилиями найти истину. Такой метод поиска истины оказал

стимулирующее воздействие не столько на традиционную риторику, сколько на

разработку соответствующего стиля аргументации, с которым мы встречаемся и

в настоящее время, например, в судебных диалогах обвинителя и адвоката, при

активизации обучения в школе, когда учащиеся не просто пассивно

воспринимают знания, а вступают в живой диалог с учителем. Плодотворным

диалог оказывается и при проведении различных дискуссий и диспутов.

Подробнее этого вопроса мы коснемся в дальнейшем. Здесь же важно было

обратить внимание на диалог как специфическую форму аргументации, наиболее

приближенную к реальной практике общения, полемики, спора между людьми.

Сам Платон, будучи учеником Сократа, в наибольшей степени способствовал

развитию и пропаганде диалога как нового метода аргументации, который в

большой мере соответствовал ищущему, творческому духу античной мысли. По

сути дела, ему мы и обязаны знакомством с этим методом аргументации,

которым широко пользовался Сократ. Все произведения Платона, за исключением

“Апологии Сократа”, написаны в форме диалогов, где позицию самого автора

выражает Сократ. Живой обмен мнениями по спорным вопросам, тщательный

анализ доводов за и против, выявление противоречий и отказ от прежних

предположений и обобщений, детальный анализ фактов и непрерывный поиск

истины — вот что покоряет и искушенного современного читателя в мастерски

написанных диалогах Платона, которые на протяжении почти двух с половиной

тысячелетий считаются блестящими образцами интеллектуальной художественной

прозы.

Само отношение к риторике, как мы видели, не оставалось у Платона

неизменным. Если в “Горгии” он отождествляет ее со сноровкой и навыком

наподобие поваренного дела, то в “Федре” она уже рассматривается как

определенное искусство, нуждающееся, однако, в реформировании на основе

философских и психологических принципов. Следует также обратить внимание на

то, что Платон считает приемлемыми в риторике только истинные доводы, хотя

в диалогах можно встретить у него и аналогии и правдоподобные обобщения.

Логической стороны аргументации он почти не касается в своих сочинениях.

Проблемы риторики с логической точки зрения особенно тщательно

исследовал ученик Платона Аристотель, посвятивший им ряд сочинений, среди

которых следует выделить его знаменитую “Риторику”. В ней риторика

определяется как учение, способствующее “находить возможные способы

убеждения относительно каждого данного предмета”. Это, по мнению

Аристотеля, “не составляет задачи какого–нибудь другого искусства, потому

что каждая другая наука может поучать и убеждать только относительно того,

что принадлежит к ее области” [5, 1355 в 25]. Всеобщий характер риторики,

как искусства убеждения, по своей природе сходен с диалектикой, которая, по

мнению Стагирита, также “имеет дело со всеми науками, а не с каким–либо

одним определенным родом” [5, 77 а 25]. И в риторике, и в диалектике

приходится убеждать людей как разбирать, так и поддерживать какое–нибудь

мнение, как оправдываться, так и обвинять [5, 1354 а].

Для правильного понимания взглядов Аристотеля необходимо учитывать то

различие, которое он проводит между аналитикой и диалектикой. Аналитика для

него тождественна формальной логике, точнее, теории силлогистических

умозаключений. В ней анализируются способы построения правильных

силлогизмов и раскрываются ошибки, которые встречаются в такого рода

умозаключениях. В диалектике же рассматриваются общие вопросы, связанные с

использованием несиллогистических умозаключений, а именно рассуждений по

аналогии и индуктивные обобщения. Поскольку заключения таких рассуждений

имеют лишь вероятностный, или правдоподобный, характер, то они представляют

собой мнения, а не доказательства. Риторика отличается от аналитики и

диалектики прежде всего своим прикладным характером, так как она

предназначена для того, чтобы убеждать людей в ходе полемики, в публичной

речи или судебном споре. Но поскольку наилучшей силой убеждения обладает

доказательство, которое изучается в аналитике, то Аристотель считает

последнюю теоретической основой риторики. Правда, в устной речи было трудно

пользоваться развернутыми силлогизмами, поэтому вместо них там обращаются к

сокращенным силлогизмам или энтимемам. Диалектика также выступает в

качестве теоретической основы риторики, поскольку в ней изучаются такие

несиллогистические формы рассуждений, как индукция и аналогия. Опять–таки

для краткости речи вместо полного перечисления случаев, на которых строится

индуктивное обобщение, ораторы чаще всего прибегают к примерам. Таким

образом, энтимемы и примеры являются главными способами, на которых оратор

строит свою логику убеждения.

Что касается самого процесса убеждения, то автор “Риторики” различает, с

одной стороны, способы или приемы убеждения, которые “не нами изобретены” и

называет их “нетехническими”, а с другой — “технические” методы, которые

“могут быть созданы нами с помощью метода и наших собственных средств”. К

первому роду относятся всевозможные факты, данные, свидетельства и т.п.

посылки, на которые опираются в доказательных и правдоподобных

рассуждениях. Сам Аристотель причисляет к ним свидетельства очевидцев,

письменные договоры, клятвы и даже показания, данные под пыткой [5, 135 в

35]. В современной логике они чаще всего называются посылками, основаниями

доказательства, нередко также аргументами или доводами. Во избежание

недоразумений заметим, что в дальнейшем под аргументацией мы будем понимать

не только анализ доводов или аргументов, но весь процесс убеждения,

включающий также обсуждение способов вывода заключений из этих аргументов.

Аристотель относит к техническим средствам убеждения как раз эти способы

вывода, посредством которых аргументы, т.е. нетехнические способы убеждения

по его терминологии, связываются с выводимыми из них заключениями. Наиболее

распространенными формами логического вывода являются дедуктивные

умозаключения, в которых заключение с логической необходимостью вытекает из

посылок как аргументов. Сам Аристотель исследовал чаще всего встречающиеся

силлогистические умозаключения или короче, силлогизмы. Они подробно

исследуются в “Аналитиках”. Но кроме них он обращается также к

правдоподобным, или вероятностным, рассуждениям, которые он называет

диалектическими, и противопоставляет их доказательным. “Доказательство, —

читаем мы в “Топике”, — имеется тогда, когда умозаключение строится из

истинных и первых (положений), т.е. из таких, знание о которых берет свое

начало от тех или иных первых и истинных (положений). Диалектическое же

умозаключение — это то, которое строится из правдоподобных (положений)” [6,

100 в 30]. Интересно отметить, что он определяет вероятное как “то, что

случается по большей части, и не просто то, что случается, как определяют

некоторые, но то, что может случиться и иначе” [5, 1357 а 35]. В этом

определении мы можем заметить сходство с современной частотной

интерпретацией вероятности. Таким образом, убедительность любой речи,

позиции в споре, публичном выступлении основывается, согласно Аристотелю,

во–первых, на истинности или по крайней мере правдоподобности приводимых

аргументов, доводов, посылок, которые он называет нетехническими, не нами

созданными средствами убеждения. Во–вторых, она зависит также от тех

методов или логических правил, с помощью которых из имеющихся аргументов

выводятся или, точнее, получаются заключения. О выводе говорят лишь в

дедуктивных, доказательных умозаключениях. В недедуктивных рассуждениях, в

частности индуктивных, приходится ограничиваться термином “наведение”.

Поскольку, однако, явное и развернутое использование дедуктивных и

индуктивных умозаключений крайне усложнило бы речь, то в риторике

Аристотель рекомендует использовать более гибкие и ослабленные их варианты,

а именно вместо силлогизмов — энтимемы, а индукции — примеры. Под

энтимемой, как уже отмечалось выше, подразумевают сокращенный силлогизм, в

котором пропущена та или иная посылка, хотя она легко подразумевается, а в

случае необходимости ее нетрудно восстановить. В реальном рассуждении люди

практически так всегда и поступают и именно поэтому Аристотель рекомендует

также подходить к риторике. Точно так же в обычной речи достаточно

сослаться на типичный пример, который может навести на индуктивное

обобщение. Не случайно поэтому индукцию называют наведением. Четкое

различие между основными понятиями и методами логики и диалектики, с одной

стороны, и риторики, с другой, Аристотель проводит в своем главном труде по

риторике. “Что же касается способов доказывать действительным или кажущимся

образом, — пишет он там, — то как в диалектике есть наведение, силлогизм и

кажущийся силлогизм, точно так же есть и здесь, потому что пример есть не

что иное, как наведение, энтимема — силлогизм, кажущаяся энтимема —

кажущийся силлогизм. Я называю энтимемой риторический силлогизм, а примером

— риторическое наведение: ведь и все ораторы излагают свои доводы, или

приводя примеры, или строя энтимемы, и помимо этого не пользуются никакими

способами доказательства” [5, 1356 в 5].

Энтимемы, по мнению Стагирита, должны играть решающую роль в риторике,

поскольку они убеждают сильнее, чем примеры. “Примерами, — пишет он, —

следует пользоваться в том случае, когда не имеешь доказательства, ибо для

того, чтобы убедить, требуется (какое–нибудь) доказательство; когда же

энтимемы есть, то примерами следует пользоваться как свидетельствами,

помещая их вслед за энтимемами в виде эпилога. Если их поставить в начале,

то они походят на наведение, а риторическим речам наведение не свойственно,

за исключением немногих случаев; когда же они помещены в конце, они походят

на свидетельства, а свидетельства всегда возбуждают доверие” [5, 1394 а

10].

Особое внимание автор “Риторики” обращает на различие между энтимемами

двух видов: диалектическими и риторическими, в которых посылки имеют общий,

универсальный характер, с одной стороны, и с другой, энтимемами частного

характера. Для характеристики первых Аристотель использует понятие топа,

или общего места. “В них, — пишет он, — мы говорим общими местами — топами”

[5, 1358 а 10]. В энтимемах частного характера посылками служат суждения,

относящиеся к отдельным видам явлений и конкретных событий. Хотя знание

последних способствует лучшему пониманию конкретных, специальных наук, тем

не менее знание топов и основанных на них силлогизмов позволяет, во–первых,

выявить связь между общим и частным, во–вторых, умело их использовать в

качестве общепризнанных средств убеждения. Такова в общих чертах

аристотелевская концепция риторики, опирающаяся, как мы видели, скорее на

логику, чем на философию и диалектический метод в сократовско–платоновском

понимании этого термина. В отличие от Платона диалектика для Аристотеля

означает анализ всех несиллогистических форм рассуждения, в частности

аналогии и индукции. Его заслуга состоит в том, что он значительно расширил

те приемы и методы аргументации, которые основываются на правдоподобных

умозаключениях и которые широко использовались в публичных речах, спорах по

судебным и другим вопросам, хотя раньше они часто игнорировались философами

как простые мнения.

Было бы, однако, ошибкой считать, что Аристотель занимался только

анализом логических проблем риторики и не учитывал роли эмоций, настроений,

чувств и склонностей слушателей в процессе их убеждения. Всякий, кто хотя

бы бегло ознакомится с его “Риторикой”, убедится, что он в отличие от

Платона не ограничивается здесь самыми общими рекомендациями, а в

свойственной ему последовательной и систематической манере подробно

анализирует эти вопросы. Главный упрек, который он делает софистической

риторике, состоит в том, что последняя почти исключительно ограничивалась

эмоциональной и стилистической сторонами риторики, игнорировала логические

основания убеждения, а в ряде случаев сознательно прибегала к софизмам для

победы в публичном споре. Именно поэтому Аристотель и выступил против

софистической риторики, глубоко раскрыв логические, психологические и

нравственные основания убедительности речей. Об этом свидетельствуют не

только такие его сочинения, как “Риторика”, “Топика”, “Софистические

рассуждения”, но и многочисленные свидетельства современников. “Позорно

молчать, когда говорят Исократы” — такова легендарная реплика, не без

основания приписываемая ему [7, с. 440]. Но он, конечно, понимал, что

завоевать доверие слушателей и убедить их нельзя лишь доказательностью,

логической последовательностью речей. “Есть три причины, возбуждающие

доверие к говорящему, — указывает Стагирит, — потому что есть именно

столько вещей, в силу которых мы верим без доказательства, — это разум,

добродетель и благорасположение“ [5, 1378 а 5–10]. Если такое доверие не

оправдывается, то это происходит потому, что говорящий либо неверно

рассуждает благодаря своему неразумию, либо, хотя и рассуждает правильно,

но говорит не то, что думает, или же хотя он и разумен и честен, но не

благорасположен к людям и потому не дает им наилучших советов [5, 1378 а

Страницы: 1, 2, 3