скачать рефераты

скачать рефераты

 
 
скачать рефераты скачать рефераты

Меню

Происхождений цивилизации скачать рефераты

роли “третьего животного”: лев (Ле Пеш–Мерль–1), мегацерос (Рукадур).

Конечно, схема идеального святилища реализуется в зависимости от

топографии пещер, однако ее существование доказывается статистикой

взаимного расположения животных. По всему пещерному святилищу встречаются

также различные знаки, для которых А.Леруя–Гуран разработал свои

закономерности распределения. Их принятие сталкивается с трудностями, о

которых речь пойдет дальше.

А.Леруа–Гуран проанализировал статистику 63 украшенных гротов из 110

известных в его время (1964 г.), а также большое число мобильных

памятников[128], из которой следовала определенная частотная иерархия

сюжетов, отраженная в понятиях животных I–IV. Мы произвели статистическую

обработку 222 монументальных памятников франко–кантабрийских стилей из

Франции, Испании, Италии и России (Капова пещера), результаты которой

приведены в табл. 1 (перечень и хронологию памятников см. в табл. 3). Они

полностью подтверждают основные положения А.Леруа-Гурана, лишь несколько

уточняя их количественно и содержательно. Расчеты, сделанные нами,

относят количество памятников, где встречается тот или иной сюжет, к

общему количеству учтенных памятников. Первый столбец табл. 1 отражает

верхнепалеолитическое монументальное искусство франко–кантабрийских

стилей, а второй — мобильное искусство древнего и среднего палеолита,

перечень и хронология памятников которого (46 примеров) приведены в табл.

2. Мобильные памятники, по А.Леруа–Гурану[129], образовывали портативную

параллель монументальным святилищам. Однако в поративных святилищах

трудно установить характер первоначального ансамбля и степень

фрагментарности дошедшего материала, который иногда может быть огромным

(например, более 800 гравированных пластинок в гроте д'Анлен, локализация

и возраст как у Ле Труа–Фрер–2, см. табл. 3). Поэтому монументальные

святилища всегда более доказательны.

Франко-кантабрийские бестиарии (наборы животных) состояли из 39

определенных видов млекопитающих, птиц и рыб, а также из неопределенных

змей (собственно, лучше говорить о 37 видах, поскольку № 28–29, барсук и

бобр вызывают сильнейшие сомнения). Основу этих бестиариев составляли

животные с частотами 66,2–9,5% (лошадь, бизон, бык, горный козел,

благородный олень, лань, мамонт, северный олень, пещерный лев, медведь,

шерстистый носорог). Среди них лидирует лошадь (66,2%) и бизон с быком

(совместная частота 66,2%), что полностью подтверждает квалификацию их

А.Леруа–Гураном как “первого и второго животного” основной композиции.

Животные с частотами 44,1–16,7% (горный козел, благородный олень, лань,

мамонт, северный олень) являются обычным “третьим животным” основной

триады, а животные с частотами 17,1–9,5% — стандартными персонажами

глубин святилищ и периферий основного панно. Таким образом, основу

франко–кантабрийского бестиария составляли животные, выступающие в

ансамблях монументального искусства в четырех статистико-топографических

ролях.

Следует добавить, что франко–кантабрийское искусство,

просуществовавшее 20000 лет, сохраняло на всем их протяжении абсолютное

статистико–топографическое однообразие. Правда, святилища стиля I

полностью разрушены, однако фрагменты их бестиариев показывают полное

тождество бестиариям стиля II, в котором основная композиция в

законченном виде появляется начиная с Пер–нон–Пер. Самая поздняя основная

композиция отмечена в Дриасе III (Аддаура I). Следовательно, в течение

20000 лет западноевропейские художники изображали один и тот же ведущий

сюжет: основную композицию, состоящую из лошади, бизона (или быка) и

горного козла (или других животных класса III). На периферии этой

композиции размещались животные класса IV и антропоморфы. Эти объективные

статистико–топографические факты позволили А.Леруа–Гурану сделать вывод о

том, что единственной идеологической формой, которая могла бы отразиться

в столь стабильной иконографической системе, могла быть только

мифология[130]. Франко–кантабрийское искусство, таким образом, было

религиозным по основному жанру.

Конкретное содержание франко–кантабрийской мифологии остается

загадкой. Основываясь на серии фигур “женщин-бизонов” из Ле Пеш–Мерль-2 и

на том факте, что одна из “Венер” Лоссель держала в руках бизоний рог,

А.Леруа–Гуран предположил, что “второе животное” (бизон) было символом

женского начала, а все остальные — мужского. Это предположение

противоречит фактам. Мужчины–бизоны встречаются чаще (Ле Габийю–1, Ле

Габийю–2, Ла Пасьега С–1, Ле Труа–Фрер–2). Лоссельская “Венера”, держащая

рог бизона с 13 параллельными насечками, проще всего объясняется как

символ лунного месяца с количественным пояснением к нему (см. далее) и

обнаруживает ближайшую аналогию с клавиформой, сопровождаемой серией

пунктуаций (Нио и т.п.). Вообще принцип интерпретации топографических

классов животных при помощи понятия пола плохо подкрепляется реалиями.

Так, женщины–птицы (Альтамира–1, Ле ПешМерль–2) соединяют в себе женское

начало с “мужским” (птицы в системе Леруа–Гурана относятся к мужскому

классу). Бизоны, как отмечалось, могут быть как “мужскими”, так и

“женскими” животными. “Мужскими” животными можно признать северного оленя

и льва (мужчина–северный олень из Ле Труа–Фрер–2 и мужчина–лев из Ле

Рок–о–Сорсье). В свете сказанного разумнее воздержаться от сексуальной

интерпретации классов франко–кантабрийских бестиариев.

Из статистики анималистических сюжетов франко-кантабрийского бестиария

вытекает только, что лошадь символизировала верховное “божество”,

бизон–бык — “божество” второго порядка, а “третье и четвертое животные” —

соотносились с божествами соответственно третьего и четвертого порядка.

По ряду признаков, о которых речь пойдет дальше, франко–кантабрийская

мифология отражала некую общечеловеческую мифологическую идеологию, и

представляется перспективным поиск ее аналогий среди основных мифологем

Старого Света, древнейшие из которых связывались с мифами о Солнце, Земле

и Небе. В этой связи представляет интерес интерпретация

В.Е.Ларичева[131].

На верхнепалеолитическом поселении Малая Сыя (Хакасия, Красноярск,

Россия, 34500±450, 33060±450, 33060±300 14С) среди произведений

мобильного искусства В.Е.Ларичев открыл изображения композиций

мамонт–бизон и мамонт–черепаха. Мамонт, стоящий на черепахе, по

этнографическим параллелям интерпретировался В.Е.Ларичевым как символ

Неба, а черепаха (и замещающий ее в похожей композиции бизон) как символ

Земли. Композиция бизон–мамонт (№ 9 в списке композиций Леруа–Гурана)

представляет собой неполную триаду и, по нашим подсчетам, встречается в

10 гротах, в шести из которых она является основной (Ле Шваль (Арси),

Юшар, Капова, Ложери-От, Улан, Сен-Фрон). Эта композиция является частным

случаем соединения “второго-третьего животных” без лошади, и такое

соединение имеется в 26 гротах. Если предположить, что “второе животное”

символизировало Землю, а “третье” — Небо, то франко–кантабрийская

мифология обнаружит космогонический характер.

Древнейшей аналогией, привлеченной В.Е.Ларичевым, послужила египетская

космогония, древнейшим вариантом которой в свою очередь являлась

космогония города Гелиуполя[132]. Суть этой космогонии сводилась к тому,

что из первобытных вод (Нун, Наун) возник Атум (Атама, “Все” или

“Совершенный”), который произвел пару Шу (Шау, “Воздух”) и Тефнут (Тфини,

“Влага”). От последних произошли Геб (Гиба, “Земля”) и Нут (Ни, “Небо”).

От Земли и Неба произошли Осирис (Усири) и Исида (Иси), а также Сет

(Сута) и Нефтис (Нибт–ха)[133]. В этой системе имелись две модернизации.

В “Текстах пирамид” (конец V династии [Уннас] — конец VIII, 2423–2220 до

н.э.), древнейшем источнике по религии Египта, Атум отождествляется с Ра

(Риа, “Солнце”) в единое божество Ра-Атум (Риа–Атама, “Солнце–Все”).

“Тексты пирамид”, судя по их враждебности верхнеегипетским Осирису и

Хору, а также по упоминаниям в них нижнеегипетского царя, должны

восходить ко временам независимого нижнеегипетского царства,

датирующегося изображением нижнеегипетской короны на сосуде амратской

эпохи (Нагада I, 6600–6400/5744±300 — 5577±300 14С или 4650–4450 до н.э.)

и прекратившего существование с началом нулевой династии (3390/2700 14С

до н.э.). После франко–кантабрийской эта мифология, таким образом,

является древнейшей в мире. С поправкой на “Тексты пирамид” гелиупольскую

космогонию можно рассматривать следующим образом. Из первобытных вод

(Наун) рождается Солнце–Все (Риа–Атама), порождающее Воздух и Влагу (Шау

и Тфини), а от последних происходят Земля и Небо (Гиба и Ни). Дальнейшая

филиация является позднейшей, поскольку Усири и Сута принадлежали разным

царствам, соответственно Верхне– и Нижнеегипетскому.

Космогоническая линия Вода — Солнце — Земля — Небо в принципе отвечает

статистической иерархии франко–кантабрийских сюжетов Лошадь (66,2%) —

Бизон (51,8) — Горный козел (44,1%) как представителей классов первого,

второго и третьего животного, которые можно отождествить с Солнцем

(Лошадь), Землей (Бизон) и Небом (Горный козел и прочие представители

третьего класса). Недостает лишь интерпретации первобытных вод.

В наскальном франко–кантабрийском искусстве, помимо животных,

антропоморфов и знаков, во всех стилях (кроме первого, святилища которого

разрушены) имелся еще ряд изобразительных мотивов. Это совокупности

кривых черт (19,8%), скобления (11,3%), макароны и меандры (9,9%),

наброски пальцами (7,2%), хаотические черты (6,3%), пучки черт и линий

(2,3%). Из этих беспорядочных мотивов поддаются интерпретации макароны и

меандры, представляющие собой серии волнистых (иногда прямых) линий,

параллельных друг другу или нет. Архетипом этого мотива является

мультиплицированный зигзаг. Единственный памятник, где мотив зигзага

находит точное объяснение, — это топографическая карта из Межирича[134]

(Канов, Черкассы, Украина, среднеднепровская культура, Вюрм IV Дриас I В,

15245±1080 14С), на которой параллельные зигзаги, покрывая изображение

реки, символизировали воду. Представляется вполне вероятным, что панно

макарон и меандров символизировали то же самое.

В такие панно нередко включались фигуры животных, как бы рождающиеся

из них. Так, в Ла Бом-Латрон из панно меандров № 5 рождалась стандартная

триада лошадь–бык–мамонт[135]. Аналогичные примеры встречаются и в других

гротах (Ардалес, Гаргас I–1, Ле Труа–Фрер–1, Ле Пеш–Мерль–2, Эрберюа и

др.). Таким же окружением могли служить панно скоблений и хаотичных черт

(Ла Рок). Можно предположить, что подобные панно отражали мифологическую

линию рождения сюжетов из водного хаоса (меандры) или неопределенного

хаоса (хаотичные черты).

Таким образом, древнеегипетская мифологема первобытные воды — Солнце —

Земля и Небо находит параллель во франко–кантабрийском изобразительном

ряду панно меандров — первое — второе — третье животные и позволяет

ставить вопрос: не являлась ли франко–кантабрийская мифология древнейшей

космогонией? Подобная мифологическая идеология могла бы содержать

архетипы характерных для древнего мира культов (водный, солярный,

хтонический и астральный) и соответствующих им первоэлементов (вода,

огонь, земля, воздух). Ранее мы показали (см. гл. II, 3), что франко-

кантабрийское идеологическое наследие, вероятно, послужило одной из основ

мегалитической культуры, начинающейся, правда, лишь в финальном мезолите.

Мегалитическая культура примечательна своими астраномически выраженными

лунно–солнечными культами, и поиски их западноевропейских предпосылок

ведут в верхний палеолит. Франко–кантабрийская мифология, обладавшая,

предположительно, космогонией и лунным календарем (см. далее) могла бы

предоставить такие предпосылки.

Кроме бестиариев, франко–кантабрийское искусство располагало небольшим

корпусом антропоморфных сюжетов, статистико–топографическое положение

которых обычно связано с периферией основного панно или с глубокой

периферией пещерного святилища в целом. Однако корпус антропоморфов не

был однородным и распадался на две группы, различающиеся статистически,

стилистически, композиционно, по тенденции к зооморфизации и отношению к

системе знаков. Встречаются изображения мужчин (14%), неопределенных

антропоморфов (13,5%) и женщин (9,5%), причем неопределенные антропоморфы

иконографически и статистически чужды женским изображениям; их можно

рассматривать как крайнюю схематизацию мужского образа, к чему имелись

существенные стилистические предпосылки. Наскальные женские фигуры

подчинялись эволюционным стилистическим закономерностям, выражающимся в

грацилизации женского образа от стиля к стилю (II–IV). Напротив, мужской

образ стилистическим закономерностям не подчинялся и во всех стилях был

одинаково грацилен. Это объясняется тем обстоятельством, что, за вычетом

копьеметателя из Лоссель, все мужские фигуры никогда не были

реалистическими и всегда отличались большим или меньшим схематизмом.

Стилистическая же эволюция затрагивала лишь натуралистические изображения

женщин и животных и потому не распространялась на мужские сюжеты. Именно

преобладающая схематичность последних позволяет думать, что

неопределенные антропоморфы были крайним случаем этой схематизации, т.е.

относились скорее к мужским сюжетам, с которыми имели идентичную частоту

встречаемости. Совместная частота неопределенных антропоморфов и мужчин

достигала 22,5%. Таким образом, имелась мужская группа сюжетов (ок.

22,5%) и женская (9,5%). Сюжеты этих групп никогда не образовывали

совместных композиций, если не считать случаев присутствия на одном

панно, к которому стягивалась значительная часть сюжетов всего святилища

(например, в Масса). Мужские сюжеты могли составлять небольшие группы из

похожих антропоморфов (Альтамира–3, Ле Комбарель I, Ла

Пенья–де–Кандамо–3, Руффиньяк); то же справедливо для женских сюжетов (Ле

Комбарель I, Лоссель, Ла Магделен, Ле Рок–о–Сорсье). Таким образом,

статистическая и стилистическая чуждость мужских и женских сюжетов

дополняется топографической. Все это не подтверждает сексуальную

концепцию А.Леруа–Гурана: представители разных полов явно не служили

дополнением друг другу и играли различные роли в наскальном искусстве.

Различна была и тенденция к зооморфизации мужских и женских образов: у

мужских она иконографически и статистически несомненна (5,9%), а у

женских она нерепрезентативна (0,9%). Имеются изображения мужчин–бизонов,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31