Происхождений цивилизации

одну и ту же экологическую нишу, в которой между ними должна была

возникнуть конкуренция. Однако человек прямоходящий имел более

многочисленные популяции и более эффективную технологию, что может

объяснить вытеснение им австралопитека умелого. Похожий случай произошел

в начале верхнего палеолита, когда из Африки в Евразию пришел человек

современного типа. Современное ему неандерталоидное население располагало

менее сложными, чем верхнепалеолитические, индустриями и, следовательно,

было малочисленнее, чем носители верхнепалеолитических культур.

Неандерталоиды и современные люди также занимали одну и ту же

экологическую нишу, в которой конкурировали. В результате современный

человек с его большей численностью (точнее, плотностью населения) и более

эффективной технологией вытеснил своих неандерталоидных современников.

Сходные события происходили и в неолитическо–халколитическую эпоху, когда

ближневосточные синокавказцы, а затем и индоевропейцы распространялись по

Европе, обладая большими плотностями населения и более сложной

технологией производящего хозяйства, чем мезолитические аборигены.

Последние были вытеснены или ассимилированы и лишь на западе Европы,

по–видимому, переняли производящее хозяйство, сохранив культурную

преемственность с мезолитическим состоянием.

Австралопитек умелый был носителем, предположительно, охотничьих

орудий. Следовательно, в экосреде он занимал эконишу, свойственную хищным

животным, а относительная численность последних обычно впятеро уступает

численности растительноядных млекопитающих аналогичных размеров. Таким

образом, популяции австралопитека умелого, впятеро должны были уступать

по численности популяциям растительноядных гоминид, современных ему

австралопитеков африканских, массивных и бойсовых, что подтверждается тем

обстоятельством, что палеоантропологические остатки этих существ

встречаются гораздо чаще, чем остатки носителей орудий. Очень

ограниченную численность австралопитека умелого контролировала его

технология, а значит, его активное время было преимущественно занято

различными формами жизнедеятельности, связанными с технологическим

образом жизни. Тем самым технология стала выполнять в жизни этого

гоминида две важные функции. Во–первых, технология ограничивала

численность его сообществ и тем самым консолидировала их, в чем можно

усмотреть самое раннее проявление становящейся социализации, т.е.

зависимости сплоченности сообщества от технологического образа жизни.

Во–вторых, технология обеспечивала этому гоминиду равновесие с экосредой,

а в сообществах высших приматов, сбалансированных с экосредой, действует

этологический закон Дж.Крука, согласно которому структура сообществ

высших коллективных животных определяется биопродуктивностью экосреды.

Это объясняет присутствие у первобытных гоминид кровно-родственных

отношений, аналогичных отношениям по продолжению рода у высших приматов

(промискуитет и эндогамия, экзогамия, матрилинейность, патрилинейность с

иерархической организацией). Тем самым кровно–родственные отношения

гоминид попали в опосредующую зависимость от технологического образа

жизни. Эта зависимость продолжалась вплоть до цивилизованной эпохи. Здесь

можно видеть зарождение первичной социальной структуры.

Демографический рост, сопровождавшийся у наших предков усложнением

технологии, предполагал повышение производительности их труда.

Следовательно, часть активного времени у них высвобождалась от

производственных нужд. В интересах поддержания экобаланса со средой это

свободное время не должно было применяться производительным путем (охота,

собирательство). С другой стороны, это свободное время не могло

оставаться праздным, так как это угрожало социальной целостности

сообществ гоминид. В результате самое раннее первобытное общество освоило

средства социализации своего свободного времени непроизводительным путем:

заполнение его формами общения непрагматического непроизводительного

характера, которые образовали вторичную структуру общества. Нужда в

последних впервые возникла у гоминид, ранее всего в истории испытавших

демографический взрыв и усложнение технологии, т.е. у представителей

человека прямоходящего. По ряду косвенных и прямых данных, у этого

гоминида можно констатировать появление жестового, а затем и звукового

языка, способного служить средством непроизводственного общения,

признаков ритуального поведения, знаковой графики, арифметического счета,

нравственных форм поведения, магии, лунного календаря, тотемизма,

фетишизма и, возможно, анималистической мифологии. У неандертальцев эти

признаки вторичных общественных структур дополняются погребальным

культом, анималистической скульптурой и гравюрой, музыкальной культурой

и, возможно, анимизмом. Вторичные общественные структуры вызвали

появление у наших предков соответствующих форм общественного сознания,

еще лишенного признаков индивидуального самосознания, что объясняется

социализирующим назначением сознания, которое в соответствии с данной

функцией имело поначалу лишь общественный характер. Все указанные формы

вторичных общественных структур отчетливо рассчитаны на

непроизводственные формы общения, а вовсе не на самосознательную

индивидуальную рефлексию. В эпоху человека современного типа первобытные

формы общественного сознания продолжали существование и получили яркое

выражение в изобразительном искусстве франко-кантабрийских стилей

Евразии. Анималистическое искусство местного стиля известно и в палеолите

Африки (Аполло кэйв XI, Намибия, поздний каменный век, 28000 лет назад).

Таким образом, в первобытности были заложены основы исторического

процесса, выражающиеся в зависимости между демографическим состоянием

общества и степенью сложности практикуемой им технологии, в зависимости

первичных общественных структур от технологического образа жизни и в

зависимости вторичных общественных структур от наличия нерабочего

времени, высвобождаемого благодаря росту эффективности технологии. По

нашей гипотезе, дальнейшая реализация этих зависимостей в историческом

процессе привела социум к цивилизованному состоянию.

Судя по лингвистическим и археологическим данным (см. гл. II, 1), в

мезолитическое время ок. 15000 лет назад в Передней Азии начался

демографический взрыв, который сопровождался распространением по Ближнему

и Среднему Востоку носителей синокавказских и ностратических языков. Этот

демографический взрыв коррелировал с укрупнением переднеазиатских

первобытных общин и, согласно нашим представлениям, повлек усложнение

практикуемой ими технологии. Первобытное общество располагало лишь

потребляющей формой хозяйства и соответствующими ему технологиями.

Позднемезолитический ближневосточный демографический взрыв привел к

такому усложнению этих технологий, которое отвечает производящему

хозяйству. Начальная фаза этой неолитической технологической революции,

датированная ок. 11700 лет назад по калиброванной шкале (рубеж

плейстоцена и голоцена), была выражена более чем скромно: мезолитическая

охотничье–собирательская технология в Леванте и Загросе усложнилась путем

включения в свой состав элементов земледелия и скотоводства, доля которых

в добыче пищи сильно уступала вкладу традиционных

охотничье–собирательских промыслов. На протяжении докерамического неолита

(11700–9130 лет назад, калиброванная календарная шкала) производящие

формы хозяйства последовательно захватывали все большую часть

производственной сферы, а в керамическом неолите (9130–7980) и халколите

(7980–6370) стали господствующими.

В ближневосточных общинах с доминирующим сельским хозяйством стали

появляться признаки разделения труда (пока еще преимущественно

индивидуального). В некоторых общинах, наряду с земледелием и

скотоводством, представлены ремесло (гончарное дело, ткачество,

производство предметов роскоши, металлургия, хлебопечение и др.),

межобщинная торговля (в том числе обслуживаемая протошумерским предметным

письмом) и умственный труд (администрирование, культ). Появление

производящего хозяйства в специальной литературе обычно рассматривается

как результат удачных целенаправленных изобретений. На наш взгляд, такой

подход к проблеме не выдерживает критики. Во–первых, люди первобытного

общества не обладали навыками индивидуального самосознания, а потому

экстраполяция на их жизнедеятельность эвристических способностей

современного человека неправомерна. Во–вторых, и это очень важно, зачатки

производящего хозяйства встречаются и в первобытных обществах

потребляющей экономики, однако не получают в этих обществах какого-либо

институциализированного распространения. Так, элементы примитивнейшей

агрокультуры имеются у австралийских аборигенов[123], а столь же

примитивнейшие начала животноводства встречаются у южноамериканских

индейцев; кроме того, некоторые признаки доместикации лошади отмечены в

верхнем палеолите Франции[124]. Казалось бы, “изобретение”начал сельского

хозяйства у австралийских аборигенов и индейцев должно было произвести

переворот в их экономике. Однако ничего подобного не произошло (более

того, австралийские аборигены выражали стойкое нежелание переходить к

производящему хозяйству). Этот парадокс мы объясняем тем обстоятельством,

что усвоение производящего хозяйства как акт усложнения технологии

совершенно не соответствовало низкому демографическому состоянию

сообществ австралийских и южноамериканских аборигенов (а также и

верхнепалеолитических сообществ).

Соответственно, экспансию производящего хозяйства в неолите мы также

не считаем целенаправленным изобретением. Строго говоря, увеличение

удельного веса земледелия и скотоводства в хозяйстве неолитических общин

надо рассматривать как следствие популяционного взрыва в среде

доместицированных животных и растений. Этот популяционный взрыв

необходимо связать с ближневосточным мезолит–неолитическим

демографическим взрывом. При переходе от финального мезолита к

докерамическому неолиту Леванта в ближневосточных общинах имел место

десятикратный рост численности населения (например, в Абу Хурейра, Сирия,

поздний натуф, 12800 календарных лет назад, или 11150 14С, 250±50

человек, специализированное охотничье-собирательское хозяйство;

докерамический неолит В, 10740–9130 календарных лет назад, или 9350–7950

14С, 2500±500 человек, специализированная охота, начальное сельское

хозяйство). В раннем керамическом неолите протогорода Чатал–Хююк (Конья,

Турция, 9420–8440 календарных лет назад, или 8200–7350 14С, ирригационное

сельское хозяйство, охота) население составляло уже 4000±2000 человек

(Чатал–Хююк является демографическим лидером всех доцивилизованных

обществ). По–видимому, по мере своего демографического роста

ранненеолитический социум был вынужден пропорционально дополнять

естественные источники пищи искусственными источниками, связанными с

доместицированными организмами, что вызвало в их среде популяционный

взрыв, пропорциональный неолитическому демографическому взрыву. Таким

образом сформировалась сложная технология производящего хозяйства,

закономерно соответствующая демографическому состоянию практикующего ее

социума.

Пропорционально усложнению технологии производящего общества росла

общая эффективность добычи этим обществом пищи. В результате у его членов

высвобождалось активное время, которое, в соответствии с демографическими

нуждами усложнения технологии, было использовано для развития непищевых

сфер производства и распределения: ремесла и межобщинного обмена, о

которых уже упоминалось. Прогрессировала и сфера вторичных общественных

структур. В неолитическом социуме, таким образом, созрели предпосылки

общественного разделения труда. Однако признаков существования

институциализированных профессиональных групп в неолите не найдено (если

не считать служителей культа Чатал–Хююка и западноевропейского

мегалитического общества, появление которых указывает начало

действительного разделения труда, однако нет свидетельств, что эти ранние

жрецы осуществляли хозяйственные социально–регулятивные функции, и нет

свидетельств соответствующего общественного разделения труда). Таким

образом, неолитическое разделение труда еще не вышло за пределы

индивидуального, которое свойственно первобытному обществу.

Возникновение профессиональных групп и общественного разделения труда

как очередного усложнения общественной технологии мы связываем с

достижением ближневосточными обществами “демографического рубикона”, т.е.

примерно десятитысячной численности. Мы объясняем это следующим образом.

Население первобытных общин не превышало 5000 человек, а обычно было

меньше в неолите и гораздо меньше в мезолите и палеолите (от 35±15 у

человека прямоходящего до 250±50 у позднемезолитического человека и

2500±500 у неолитического). Малочисленный социум не подчиняется действию

статистического закона больших чисел, а потому поведение его членов, если

отвлечься от социальных структур, было случайным и непредсказуемым. Чтобы

преодолеть этот дезинтегративный недостаток социум освоил однородную

первобытную общественную структуру, подчиняющую поведение его членов

общим стереотипным нормам. Такое общество не может допустить своей

дифференциации на профессиональные группы, заведомо не подчиняющиеся

общесоциальным стереотипам поведения, поскольку каждая профессиональная

группа всегда имеет свой сложный специфический стереотип. Когда социум

достигает примерно десятитысячной численности населения, случайное

поведение его членов начинает подчиняться действию закона больших чисел и

становится практически полностью предсказуемым. Для единообразной

регуляции жизнедеятельности такого общества однородная структура

становится не нужна, и десятитысячный социум может разделиться на

профессиональные группы без ущерба для общей стереотипности своего

поведения. Таким образом, тенденция к профессиональной специализации

общества производящей экономики, появившаяся в неолите, в социумах

достигших “демографического рубикона” получает возможность реализации на

уровне общественного разделения труда. Материальной движущей силой этого

процесса является то обстоятельство, что профессионально

специализированное общество становится более эффективным, с точки зрения

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31