Постмодерн

интерпрета-тивной. Произошли глубокие изменения в стиле и методах

интеллектуальной деятельности. Прежде всего по-новому стали ставиться и

решаться вопросы истины и обоснования знания. Интерпретативный разум

перенаправил поиск оснований знания с трансцендентальной субъективности,

которой была увлечена немецкая классическая философия, на повседневно-

обыденную жизненную практику. Основания знания новый разум искал не в

метафизике, а в коммуникации, общении, диалоге «здесь» и «сейчас»

действующих эмпирических индивидов. Всеобщим же фоном коммуникации, диалога

является, считали представители интерпретативного разума, не поиск научной

истины, который вводит диалог в искусственные, специально предусмотренные

рамки, а катарсис непринужденного общения, когда люди в процессе диалога

перебрасываются версиями, продуцируют часто «пустые», бессодержательные

речевые потоки. Люди общаются в диалоге не для получения истины, а для чего-

то другого: они удовлетворяют свой интерес к другому, завязывают узелки

взаимопонимания на дорефлексивном уровне.

Сомнение в универсальности понятия «истина», выработанного

законодательным разумом, началось еще в герменевтике, которая мучительно

искала ответы на вопросы: существует ли истинный смысл текстов, можно ли

адекватно понять его? Проделав огромную исследовательскую работу,

герменевтика в лице, например, Гадамера заявила, что процесс раскрытия

истинного смысла бесконечен. Следовательно» или его вообще не существует,

или не существует человека, который мог бы его открыть. В том и другом

случае классическое понимание истины разрушается. Один и тот же текст может

быть по-разному истолкован, и нет критерия выделения более

предпочтительного, более истинного, толкования. Ж.Деррида в своей философии

«еде-конструкции» обосновывает мысль о том, что любое толкование текста

ведет не к раскрытию смысла, а к расширению текста, что делает процедуру

толкования бесконечной. Перед лицом этой бесконечности теряет смысл сама

идея «истинного» толкования с его правом отрицать все альтернативы, как не

имеющие силы.

Интерпретативный разум отказывается работать в системе категорий научного

мышления: истина, сущность, закономерность, основание, причина,

объективность и т.д., восстанавливая суверенитет обыденного мышления,

которое якобы меньше ошибается, чем понятийно-категориальное. И если

законодательный разум требовал, чтобы перед входом в храм философии и науки

мыслитель «очищался» от повседневного опыта, то Интерпретативный относится

к нему с почтением, признавая его права на ведущую роль в жизни общества.

Тема повседневности становится центральной в феноменологической социологии.

Повседневность - это донаучная естественная установка, актуальное «здесь» и

«сейчас» бытие субъекта, включающее весь спектр его личностных

предпочтений. Субъект, со всем многообразием его' потребностей и интересов,

оказывается исходным пунктом философского осмысления социальных проблем, а

феноменологическая философия отвернет методологию объективизма и логицизма,

т.е. научную методологию. Допускается гетерогенность принимаемой онтологии,

различные ракурсы видения проблемы, утверждается неустранимая

множественность взглядов на одну и ту же реальность. Неопределенность

становится главным понятием онтологии и гносеологии; в ситуации же

неопределенности в силу вступает вероятность, как мера превращения

возможности в действительность, которая исключает возможность однозначного

и точного линейного прогнозирования событий и явлений.

. Новые правила интеллектуальной деятельности

Объявив поиск истины ложной задачей, интерпретативный разум стал искать

свои правила интеллектуальной деятельности, свои стили выражения мышления в

слове. Отказываясь от построения философских систем и не признавая

необходимости подчинения мышления законам диалектической логики, он

утверждает, что словесно- языковое выражение мысли всегда случайно. Более

того, его начинает интересовать то время бытия мышления, когда последнее

еще не оформлено, хаотично, пульсирует, нагромождает мысль на мысль,

перебивая их образами; мысль здесь течет, еще не подчиняясь строгим

логическим правилам и требованиям категориальной упорядоченности, ее форма

находится в становлении. Начинаются поиски словесной и категориальной формы

для выражения мышления до его логико-категориальной аранжировки, которая,

по мнению философов интерпретативного разума, искажает содержание

первозданного мышления, вносит изменения в его содержание, лишает его

первоначальной полноты. Отсюда резкое различие философских текстов модерна

и постмодерна. Наиболее адекватной формой выражения становящегося мышления

постмодерн признает виерациональ-ную словесную текучесть.

В постмодернистском философском тексте отсутствует все объясняющий

концепт: за описываемыми явлениями нельзя обнаружить никакой глубины,

сущности, будь то Бог, Абсолют, Логос, Истина, Смысл жизни и т.д. Это

влечет за собой потерю смыслового центра, создающего пространство диалога

автора с читателем и наоборот. Такой текст допускает бесконечное множество

интерпретаций, он становится многосмысленным.

Не претендуя на истинность своих рассуждений, философы-авторы начинают

рассматривать себя в качестве участников бесконечной коммуникации, в

пространстве которой сообщения бродят по ее каналам, искажаясь, меняя

адресата. Источник первоначального сообщения теряется в неопределенном

прошлом, постичь которое принципиально невозможно. Авторы текстов получают

информацию-послание неизвестно откуда, передают ее дальше наугад, не зная

своего адресата и не имея уверенности в том, что они адекватно воспроизвели

содержание информации. Именно так, считает ЖДеррида, писалось даже

Откровение Св. Иоанна, или Апокалиптическое послание. Проанализировав текст

Апокалипсиса, он пришел к выводу: Иоанн пишет не о том, что ему самому

непосредственно открывается, а лишь передает содержание ему диктуемого. Он

слышит голос, цитирующий Иисуса, голос Самого Иисуса, а также голоса

ангелов и т.д. Все эти послания постоянно пересекаются и не ясно, кто и

кому говорит. Нет никакой гарантии, что именно Иоанн был главным и

единственным адресатом этих посланий. Ситуация напоминает бесконечный

компьютер, в котором заложено бесконечное число коммуницирующих, что делает

невозможным выделение «начального сигнала» (речь идет о Боге) и указание

точного адресата.

Философия включается в бесконечное рече- и тексто-производство, лишенное

первоисточника, а также адресата. Неважно что и кому пишет, говорит

философ, важно - как он эта делает. В тексте больше нет соотнесенности с

объектом, с внутрисубъективным опытом. Философу остается только одна

возможность привлечь к себе внимание читателя - обрушить на него алогичный,

аграмматичес-кий текст-говорение, «зачаровать» его игрой метафор и

метонимий. Философия теряет свои границы, очертания философского текста

размываются и начинают существовать в каком-то «рассеянном» виде - внутри

стихов, фильмов, литературной прозы и т.д. Философствование практически уже

не требует специальной подготовки, оно становится непрофессиональной

деятельностью, и к числу философов постмодерн причисляет, например, А-

Белого, ^Хлебникова, М-Пруста, Е-Шварца, кинорежиссеров С.Эйзенштейна,

Феллини и др.

«Ничего не гарантировано» - главный пафос сознания постмодерна,

практикующего интерпретативный разум. Бог умер, разуму законодательному

отказано в доверии, все «священное» и «высокое» воспринимается как

самообман людей, иерархия «тело-душа-дух» разрушена, человек больше ни во

что не верит и ему уже «нечем» верить.

Специфика постмодернистского дискурса

Итак, философия постмодерна отказалась от классики, открыв новые способы и

правила интеллектуальной деятельности, что явилось своеобразным ответом на

рефлексивное осмысление происшедших в XX в. глобальных сдвигов в

мировоззрении. Она прояснила те базовые понятия и те установки и

ориентации, которые стали основополагающими в интеллектуальной

деятельности, характерными для стиля мышления эпохи. Это:

во-первых, отказ от истины, а следовательно, от таких понятий, как «исток»,

«причина». Взамен вводится термин «след», как то единственное, что нам

остается вместо прежней претензии знать точную причину.

Во-вторых, неприятие категории «сущность», ориентирующей исследователя на

поиск глубин, корней явлений приводит к появлению понятия «поверхность»

(резома), В такой ситуации остаются невостребованными термины «цель»,

«замысел»: предпочтительными становятся «игра», «случай».

В-третьих, отказ от категорий истина, сущность, цель, замысел есть по сути

отказ от категориально-понятийной иерархии, характеризующий и

исследовательский, и даже литературный текст в модерне. Это понятие не

работает в постмодерне, сделавшем ставку на «анархию».

В-четвертых, в дискурсе модерна имели большое значение понятия «метафизика»

и «трансцендентичное».

Постмодерн противопоставляет «метафизике» «иронию», а

«трансцендентному» - «имманентное».

В-пятых, если модерн стремился к «определенности», то постмодерн тяготел к

«неопределенности», делая это понятие одним из центральных в своей

интеллектуальной практике.

В-шестых, на смену терминам «жанр», «граница» текста приходят «текст» или

«интертекст», что дает мыслителю свободу творить, пренебрегая

требованиями традиции.

И наконец, постмодерн нацелен не на созидание, синтез, творчество, а на

«деконструкцию» и «деструкцию», т.е. перестройку и разрушение прежней

структуры интеллектуальной практики и культуры вообще.

Более полная таблица понятий, в которых суммировано различие между

модерном и постмодерном, дана Иха-ба Хассаном.

Бинарная оппозиция основных понятий модерна и постмодерна, представленная

выше, свидетельствует о том, что постмодернистский дискурс невыводим из

модернистского, не есть результат критической рефлексии, которая всегда

нацелена на преемственность содержания. Он просто другой, в нем все плюсы

поменяны на минусы, его содержание абсолютно противоположно модерну.

Постмодерн ничего не заимствует от традиции: он просто порывает с ней,

«зряшно» отказывается от нее.

Открытые философией правила и нормы интеллектуальной деятельности

(дискурс) являются всеобщими для культуры XX в. Достаточно сказать, что

когда Ортега-и-Гассет попытался выделить основные параметры искусства XX

в., то пришел к выводу, что таковыми являются дегуманизация, отказ от

изображения «живых форм», превращение творчества в игру, тяготение к

иронии, вместо метафизики, отказ от трансцендентности, т.е. отказ признать

существование чего-то, лежащего за пределами нашего опыта.

Негативное и даже агрессивное отношение к прошлому, к классике, к

традиции - норма для культуры •постмодерна. Поэтому не случайно создаваемая

столетиями гуманистическая и рационалистическая культура оказалась вдруг

ненужной, не востребованной: она стала восприниматься как «завал»

малоинтересных текстов, надуманных и зачастую нерешенных проблем, вникать в

глубинные смыслы которых «молодые» XX в. не захотели. «Отвязавшись» от

всякой традиции, постмодерн в своем свободолюбии пошел на крайности: стер

имена и даты, смешал стили и времена, превратил текст в шизофреническое

приключение, в коллаж анонимных цитат, начал играть с языком вне всяких

правил грамматики и стилистики, смешал и уравнял святое и греховное,

высокое и низкое.

Постмодерн и неоязычество

Постмодернистский интеллектуальный настрой на отказ от истины, от

сущности, от признания закономерности исторического процесса и т.д. породил

скептическое отношение к возможности теоретического обоснования путей

развития общества, составления всякого рода долгосрочных прогнозов,

проектов быстрого изменения общества. Другими словами, культура постмодерна

не дает санкций на революционное переустройство общества: она ориентирована

на такие изменения в обществе, величина которых была бы соизмерима с

«голубиными шажками». В этом смысле перестройка, начатая в нашей стране, не

имеет культурной санкции, а ее идеологи, не осознавая этого факта,

применяют большевистские методы, которые, кстати, на рубеже XIX - XX века

были культурно санкционированы, ибо вписывались в парадигму

законодательного разума.

Обратим внимание на одно из противоречий культуры постмодерна. С одной

стороны, она сформировала установку на неприятие резких социальных

изменений, но, с другой стороны, находясь в пространстве и времени

«цивилизации молодых», она жаждет ускорения, изменения жизни, ее темпов.

Учтем и тот факт, что постмодерн есть реализация желания прорваться к

новому, просто новому как таковому. Как же разрешается это реальное

противоречие? Заложенная в «цивилизации молодых» тяга к быстрому и резкому

изменению жизненных событий и процессов нашла к концу XX века выход в тех

сферах бытия, которые не имеют прямого отношения к социальному устройству.

Это, например, индустрия моды, темпы изменения которой часто превосходят

разумные возможности производства и вообще здравого смысла; спорт, где

результаты давно уже перестали быть «человекоразмерными»; музыкальные

ритмы, темпоральная частота которых, помноженная на невероятно высокий

уровень децибел, делает их несоизмеримыми с ритмами не только человеческого

тела, но и Космоса в целом. Быстроту и натиск, установку на радикальные

изменения постмодернистская цивилизация молодых сконцентрировала в

культурном пространстве, связанном с телом и его потребностями. Появилась

даже технология «body building»: культуристика, пластическая, хирургия, с

помощью которой изменяют фигуру, цвет глаз, кожу и даже пол. Бодицентризм

свидетельствует о появлении в Европе человека нового, по сравнению даже с

началом века, типа. Бодицентризм -это симптом оязычивания культуры, кризиса

христианского мировоззрения. Культ тела, его желаний, потребностей и

инстинктов коррелируется с характеристикой человека нового типа, как

сильного и свирепого неокочевника, нацеленного лишь на выгоду и добычу,

свергающего все храмы и религии в своей душе.

Язычество (или неоязычество) конца XX в. воспроизвело весь набор

соответствующих ритуальных действий, придав им современную форму: кровавые

жертвоприношения, физическое насилие, освящение эротики и секса (их

ритуализация) и т.д. Вульгаризируя проблему, можно сказать, что язычество

«знает» человека только в той его части, что «ниже сердца». Сердце, дух;

душа, интеллект - эти атрибуты христианской культуры - воспринимаются как

«рудименты» чего-то далекого и несколько странного. Ночные эротические,

Страницы: 1, 2, 3