Последний приют поэта (о Лермонтове)

охраны и пребывание посторонних лиц на этой территории запрещено. Для

выяснения дела полицай предложил Попову идти с ним в качестве заложника в

штаб. Они ушли, а часа через полтора, уже в темноте, Попов сбежав от

пьяного сопроводителя, вернулся в музей и оставался там до утра. Расчет на

то, что полицай побоится докладывать о невыполнении задания и возвращаться

в темноте в музей, был верен.

Ранним утром следующего дня 11 января 1943 года в Пятигорск вошли

части Красной Армии.

Так, в историю «Домика» оказалось вписана имя О.П. Попова,

бескорыстного и преданного ему человека. Попов работал в музее с 1937 г. и

до начала оккупации. В октябре 1942 г., когда музей был открыт немцами для

посещений с установлением штата сотрудников из трех человек, Попов стал

безработным. Он сам предложил оставить в штате не имевшую средств Николеву,

– сотрудника самого преклонного возраста, – и Капиеву, у которой на фронте

был муж, а на попечении двое детей.

Как безработного его вызвали в русское отделение полиции и предложили

работу в домоуправлении на участке, где расположен «Домик», в случае

несогласия пригрозив высылкой на работы в Германию. Так он стал полицаем,

не сразу поняв, что предлагаемая работа относилась фактически к русскому

отделению полиции. В качестве полицая он часто бывал в музее, при этом знал

об укрытии музейных экспонатов и ценностей Ростовского музея

изобразительных искусств и в последний момент спас «Домик» от поджога.

После войны Попов был обвинен в сотрудничестве с немцами, осужден и провел

9 лет в Воркутинских шахтах. Вопрос о его реабилитации возник в 60-х годах,

а реабилитирован он был уже после смерти в конце 90-х г.

XX

Пятигорск освобожден...

Спрятанный в августе красный флаг вновь повешен над входом в

Лермонтовскую усадьбу.

Прошло, вероятно, не более часа, как у ворот музея раздался чей-то

взволнованный голос: – «Домик» жив?

В заиндевевшей кубанке, весь запорошенный снегом, во двор входил

командир Советской Армии капитан Николаев. Его взмыленный конь был привязан

на улице к дереву, капитан торопился узнать о судьбе «Домика».

Первый посетитель вошел в «Домик» и заплакал...

12 января двери Лермонтовского музея открылись для посетителей.

Еще где-то совсем близко гремели выстрелы, на улицах города валялись

разбитые вражеские машины, еще дымились взорванные и сожженные фашистами

здания, а воины вошедших в Пятигорск и проходящих через него частей,

спешили в «Домик».

Музей в первый день его открытия посетили рядовые бойцы, а также

генералы Каратеев, Емельянов, Слонов, бригадный комиссар – писатель

П.А. Павленко. Они оставили в книге посетителей «красноармейское спасибо»

работникам музея «за сохранение народного достояния».

Через несколько дней в музее побывал генерал-лейтенант Масленников. Он

заботливо расспросил, в чем нуждается «Домик», распорядился, чтобы его

обеспечили топливом. Сердечную заботу проявил генерал и по отношению к

племяннице Лермонтова – Е.А. Шан-Гирей. Ей, тяжело больной и очень в то

время нуждавшейся, он передал ценную продуктовую посылку. В книге музея

сохранилась сделанная генералом Масленниковым запись: «Красноармейское

спасибо скромным русским людям – патриотам нашей Родины, сохранившим

святыню русской культуры от вандалов-фашистов и не давшим осквернить

Лермонтовский музей-домик».

В «Домик» шли и шли советские воины... Среди них были известные

деятели культуры, советские писатели, военные журналисты. 13 января оставил

в книге отзывов свою запись писатель В. Закруткин.

О горячей любви к Лермонтову, ко всему, что у людей связано с его

именем, говорит в своей записи известный украинский поэт Любомир Дмитерко.

Командиры и рядовые воины считали долгом посмотреть, как сохранился

музей.

Записи в книге отзывов (их было множество), выражали радость по поводу

сохранения музея, благодарность за его спасение и свидетельствовали о том,

как дорог народу этот уголок земли.

О том, что музей сохранен, сообщила всей стране периодическая печать.

Первым откликом прессы была напечатанная 14 января 1943 г. в газете Северо-

Кавказского фронта «Вперед, за Родину!» корреспонденция Ник. Ротина «Снова

начинается жизнь», написанная, как помечено автором, в Пятигорске 11

января.

В этом же номере газета поместила заметку сотрудников музея «Миновали

черные дни», в которой кратко рассказывалось о событиях в жизни «Домика»,

связанных с периодом оккупации.

Писатель Анатолий Калинин посвятил освобождению Пятигорска большую

статью «Пятигорская ночь». Она была опубликована 30 января 1943 года в

«Комсомольской правде». А. Калинин подробно рассказывал о бесчинствах

оккупантов в Лермонтовской усадьбе, о работе маленького коллектива

музея...[43]

История сохранения «Домика Лермонтова» привлекала внимание печати и

волновала советских людей и много времени спустя. В 1944 году – 3 августа –

о музее писала «Комсомольская правда» в статье «У подножия горы Машук». В №

14 – 15 журнала «Огонек» за этот же год был напечатан очерк И. Роста «В

«Домике Лермонтова». Очеркист выражал искреннюю радость, что «домик поэта

уцелел, что экспонаты, которые так дороги русскому человеку, не разграблены

немецкими варварами...»

О тех же волнующих чувствах, о гордости за национальную святыню

русского народа продолжали свидетельствовать и записи в книге посетителей.

А сколько писем получал музей в те годы! Писем, наполненных тревогой

за «Домик».

Вот что писал ленинградский художник В.Л. Бреннерт: «Надеюсь, хоть и

трудно надеяться на это, что Лермонтовский домик стоит на месте... Будьте

добры, ответьте мне».

«Ночью передавали первые ужасные вести из Пятигорска. Неужели разрушен

и растащен Лермонтовский домик?» – написал из Дербента 18-го января 1943

года художник А.А. Мытников.

Старый друг музея, композитор Л.И. Рабинович, много сделавший для

обогащения экспозиции музея, просил ответить как можно скорее, что с

«Домиком». Лермонтоведы Эйхенбаум, Мануйлов, Пахомов, Иванова, Андреев-

Кривич, Толстая, Прокопенко по телеграфу запрашивали о судьбе «Домика».

Но беспокоились не только лермонтоведы и люди искусства.

«Уцелел ли «Домик» или грязный сапог растоптал эту святыню? Прихожу в

ужас от мысли, что музей перестал существовать, – писал 10 января 1943

года, накануне освобождения Пятигорска, друг музея В.Н. Свищев. – Хотя нас

разделяет ещё линия фронта, но я уверен, что день-другой...» На этом письмо

обрывается. В этот же день автор письма был убит. Кто-то из фронтовых

друзей Свищева, или, может быть, неизвестный почитатель «Домика» переслал

это письмо в музей и сообщил о гибели автора.

Фронтовики-пятигорцы, узнавая из газет, от родных, что «Домик

Лермонтова» цел, поздравляли коллектив музея, писали о своей радости. «Я

считал, что «Домик Лермонтова» уничтожен», – писал сержант А.С. Попов. – И

как же я был рад, когда от родных узнал, что «Домик» цел».

Многие запрашивали о своих семьях, о родственниках. Привожу лишь

несколько писем. Письмо лейтенанта П.Ф. Козубенко: «За 8 месяцев я не

получил ни одного письма. Мать осталась в Ростове, а жена с детьми

эвакуировалась в Ессентуки... Убедительно прошу съездить в Ессентуки…

узнать о судьбе моей жены и детей. О результате прошу сообщить мне, что бы

ни случилось с ними трагического. Не стесняйтесь, пишите прямо и

откровенно. Я с первых дней войны на фронте и достаточно закален, чтобы

встретить и перенести мужественно всякие ужасы». Доктор Стоянов,

эвакуированный с госпиталем в Сибирь, запрашивает, жива ли его жена, Амитов

из Омска просит разыскать его родных в Горячеводске и сообщить им его

адрес. Найдите... Сообщите...

Искали. Находили. Сообщали.

«Домик» тем временем продолжал получать взволнованные письма,

принимать посетителей. О любви к поэту говорил голос всего народа.

Даже на иностранцев «Домик», овеянный славой великого русского поэта,

производил глубокое впечатление. В апреле 1945 года в Пятигорске побывала

председатель Британского комитета «Фонд помощи России» Клементина Черчилль,

знакомившаяся с постановкой лечебного дела на Кавказских Минеральных Водах.

Г-же Черчилль был показан «Домик Лермонтова» как достопримечательность

города.

Ознакомившись с «Домиком», она записала в книге:

«Этот маленький домик, полный одухотворения, где ваш знаменитый поэт

провел несколько счастливых дней, произвел на меня незабываемое

впечатление, которое я увезу с собой на Родину».

Секретарь комитета г-жа Джонсон, сопровождавшая Черчилль, записала: «Я

счастлива, что побывала в доме одного из самых знаменитых сынов России».

XXI

С 1 января 1945 года «Домик» был переведен на республиканский бюджет,

в ведение Комитета по делам культурно-просветительных учреждений. Это

укрепило материальное положение музея, дало реальную возможность широко

развернуть научно-исследовательскую работу и развить издательскую

деятельность, что в свою очередь поднимало значение «Домика» как научно-

исследовательского учреждения.

В развитии научной работы музея большую роль сыграл научный сотрудник

Сергей Иванович Недумов. Своими архивными розысками он внес солидный вклад

в советское лермонтоведение. Лермонтоведы недаром назвали его «архивное

сердце».

В 1946 году состоялось решение Пятигорского горсовета о присоединении

к Лермонтовской усадьбе «верзилинского» дома, на пороге которого Мартынов

вызвал Лермонтова на дуэль.

Дом был занят коммунальными квартирами. Только при помощи таких

горячих почитателей Лермонтова, какими были первый секретарь горкома КПСС

П.М. Копейкин и инструктор того же горкома Д.Н. Каминский, удалось

безболезненно провести переселение одиннадцати семей.

Теперь «Домик» мог быть превращен в мемориальный музей.

В 1948 году, когда в «верзилинском» доме открылось литературное

отделение музея, «Домик» был освобожден от экспонатов, рассказывающих о

жизни и творчестве Лермонтова[44]. Дверь в «пятую» комнату из спальни

Столыпина была заложена, а ведущая в кабинет Лермонтова восстановлена[45].

Последний приют поэта стал мемориальным музеем.

В 1962 году торжественно отпраздновано 50-летие существования музея

«Домика Лермонтова». В этом же, году была снесена «пятая» комната, которой

при Лермонтове не было, и которая искажала внешний облик «Домика».

Наконец в 1964 году состоялось то, о чем давно ставили вопрос

лермонтоведы: к 150-летию со дня рождения Лермонтова «Домик» был

реставрирован.

Реставрирован! Чтобы представить, что скрывается за этим словом,

необходимо побывать в «Домике» и не просто осмотреть его, а вникнуть в то,

как шла реставрация. Подробности реставрации заставляют увидеть все другими

глазами.

«С глубоким волнением вошли в «Домик», – записали юные экскурсанты в

книге впечатлений 24 июля 1964 г. С таким же волнением входят в «Домик» все

посетители, о чем свидетельствуют их многочисленные записи.

Что же вызывает это волнение? Подлинность! Сразу, при входе, вы

обращаете внимание на потолок. Он не обычен, так теперь не строят городские

дома: потолок на балках. Вспоминаете, что так было и при Лермонтове.

«Потолки положены прямо на балки и выбелены мелом», – свидетельствовал

хозяин «Домика» Чиляев. Но вам и в голову не приходит, что могли

сохраниться старые балки. А оказывается, сохранились! По этим стесанным

балкам теперь и положены новые.

Вот перегородка, отделяющая буфетную комнатку от приемной. Может быть,

размер буфетной установлен произвольно? Нет! И здесь подлинная точность. В

наружной стене сохранился от первоначальной постройки врез перегородки. По

нему и сооружена новая.

У Лермонтова собиралось много народу в так называемом «зале». А ведь

он, этот «зал», невелик. Это всегда вызывало недоумение: где же размещалось

многочисленное общество товарищей поэта?

Что же обнаружила реставрация? Зал при Лермонтове был больше. Это

установлено наличием вреза в наружной, капитальной стене. Этот врез

определил подлинные размеры зала и приемной. Один из бывших частных

владельцев «Домика» переделывал флигель для своих удобств и перенес

внутреннюю стенку на полметра в сторону зала, значительно, таким образом,

его уменьшив. Теперь зал точно такого размера, какой был при Лермонтове.

И это не все: сохранился еще ряд подтверждений того же порядка.

Обратимся вновь к свидетельству хозяина дома. «Полы окрашены желтой...

масляной краской». Когда при реставрации был снят линолеум (положенный,

видимо, в 90-х годах прошлого столетия), то под ним обнаружен прекрасно

сохранившийся пол, окрашенный желтой краской. Надо думать, что тот хозяин,

который застилал пол линолеумом, не стал перекрашивать перед этим пол

заново. Линолеум был положен на крашенный желтой краской пол, тот самый,

который был при Лермонтове, по которому ходил поэт и его многочисленные

друзья.

Сохранились частично рамы дверных проемов. Оказывается, двери при

Лермонтове были выше, чем перед реставрацией. Все двери восстановлены

теперь в прежних размерах, причем восстановлены одностворчатыми, как это и

было раньше.

Двери и окна были, по свидетельству Чиляева, окрашены синей масляной

краской. Эта-то синяя краска и сохранилась во многих местах на оконных

проемах. В такой точно цвет теперь покрашены окна и двери.

Вот сколько неопровержимых свидетельств оказалось в руках коллектива

музея и реставраторов «Домика».

Теперь рассмотрим обстановку. Она переносит посетителей почти на 130

лет назад. Прежде всего – буфетная. Выглядит она подлинной, той самой,

какая была при Лермонтове. На столе, у окна, – дорожный складной самовар.

На том же столе – старый мельхиоровый поднос, переданный музею наследниками

Чиляева с уверением, что поднос служил Лермонтову. Старинный шкафчик из

верзилинского дома с посудой оттуда же. В шкафчике – полотенце с фамильным

гербом Лермонтовых; на вешалке – еще два полотенца со старинной вышивкой.

Так и кажется, что войдет сейчас сюда слуга Лермонтова – Андрей Соколов и

начнет хозяйничать: достанет посуду, приоткроет оконце и протянет руку за

каким-нибудь блюдом, приготовленным внизу, на кухне...

В приемной комнате обращает на себя внимание большой дорожный сундук.

Это экспонат любопытный. С именем Лермонтова он, правда, не связан, но

принадлежит эпохе, когда Лермонтов находился в ссылке на Кавказе. Сундук

привезен теперь из Пензы. Прадед владелицы сундука служил на Кавказе, где и

купил сундук, с которым путешествовал по Кавказу по делам службы в годы

первой ссылки Лермонтова.

В спальне Столыпина – старинная, времен Лермонтова, длинная узкая

кровать, такая была у Лермонтова. На кровати – старинное персидское

шелковое покрывало. Такие покрывала и шали были очень характерны для быта

лермонтовской эпохи. У окна – стол от Верзилиных.

А дальше – кабинет поэта. Вот в этих стенах и протекала жизнь

Лермонтова в течение двух последних месяцев. Эти стены были свидетелями не

только горьких раздумий поэта, его тревог, может быть, и тоски, но и многих

вдохновенных часов творчества. В кабинете – стол, принадлежавший

Лермонтову, тот самый, который передала в свое время «Домику» Евгения

Акимовна Шан-Гирей. У стола – кресло поэта.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21