Последний приют поэта (о Лермонтове) 
своего тоже небогатого бюджета. Не было еще тогда у Советского государства,
залечивавшего тысячи ран, возможности выделить «Домику» значительные
материальные средства.
Чтобы как-то вывести музей из его тяжелого положения, была применена
временная мера: музей переведен на хозрасчет. Мера эта встретила резкое
осуждение тех, кто вложил немало сил в восстановление «Домика». «Разве
можно допустить такое нелепое положение!» – негодующе восклицал в газете
«Терек» ее редактор М. Санаев. Однако нелепое положение было допущено и
утвердилось надолго.
Перевод на хозрасчет поставил музей в еще более трудное положение.
Входной платы, а она была единственным источником дохода, не хватало даже
для проведения мелкого ремонта. Об улучшении же содержания музея, о
приобретении экспонатов не могло быть и речи. Мизерным было количество
сотрудников. (В 1926 году штат состоял только из заведующего музеем и
сторожа).
В 1927 году содержание «Домика» было возвращено местному бюджету.
Принявшая в том году музей Н.И. Логазидзе горячо взялась, прежде всего, за
создание новой экспозиции. На те небольшие средства, которые были отпущены
на улучшение работы, ей удалось к весне 1928 года все же много сделать. Это
было известным шагом вперед, хотя экспозиция и не отличалась ни богатством,
ни, разумеется, научностью разработки. О содержании этой открытой в 1928
году экспозиции можно судить по акту проверки музея, которая была
произведена бригадой учителей Пятигорского гороно 20 июня. В акте
говорится: «Под музей занято пять комнат. В первой помещаются виды
«Домика», копии лермонтовских картин, иллюстрации к некоторым произведениям
поэта, витрины с произведениями различных изданий.
Во второй (зал) – зеркало времен Лермонтова, ломберный стол, столик
круглый, 2 стула, диван, овальный столик со стеклом, шкафчик для посуды,
снимки города Пятигорска. Здесь же находится уголок, где собраны материалы,
связанные с историей дуэли.
В третьей (кабинет Лермонтова) – портрет М.Ю. Лермонтова, фотографии
его родственников, типы горцев (гравюры), письменный стол и кресло
М.Ю. Лермонтова.
В четвертой – собран юбилейный материал, модель памятника Лермонтову,
фотографии памятников Лермонтову, венки, ленты и небольшая библиотека.
В прихожей – бюст поэта, выставка Госиздата произведений Лермонтова
(книги продаются посетителям), книга впечатлений посетителей...»
Как бы то ни было, при всей своей скромности эта первая в
послереволюционные годы экспозиция свидетельствовала о том, что музей в
меру своих сил и возможностей старался показать экспонаты, связанные с
жизнью и творчеством поэта.
29 июля 1928 года в Лермонтовской галерее был организован
Лермонтовский утренник. Выступал на нем с большим докладом профессор
Московского университета П.Н. Сакулин. По окончании программы Сакулин
предложил присутствовавшим отправиться в «Домик», «в котором прошли
последние дни короткой, горькой жизни поэта». Участники утренника пришли в
музей и попросили директора «Домика» пригласить Е.А. Шан-Гирей. С большим
вниманием слушали ее рассказ о том, как на стене «Домика» в 1884 году
укрепляли мемориальную доску[36].
«Народу было множество», – говорила Евгения Акимовна.
В последующие годы работники музея работали над восстановлением в
«Домике» бытовой обстановки времен пребывания в нем Лермонтова. Директор
музея списывается с Пушкинским домом и Ленинградским отделением
Государственного музейного фонда. Он едет в Ленинград, получает там копию
маслом с картины Лермонтова «Штурм Варшавы», несколько кресел, стулья,
янтарные чубуки к трубкам и еще кое-какие экспонаты, относящиеся к
дворянскому быту первой половины XIX века.
Но материальное положение музея продолжало оставаться очень тяжелым.
Финансовые трудности были настолько велики, что руководство музея вынуждено
было – сейчас это звучит дико и невероятно! – сдать пятую комнату «Домика»
(пристроенную в 80-х годах) частным жильцам.
Разумеется, подобную меру трудно оправдать. А к чему она привела,
можно судить по тем статьям, которые вскоре появились в местной и
центральной прессе. «Главной и наиболее популярной достопримечательностью
Пятигорска продолжает считаться «Домик Лермонтова», затерявшийся на улице
имени поэта у подножия Машука, – писала 12 ноября 1929 года выходившая в
Ленинграде «Красная газета». – За последнее время он находится на положении
фактически беспризорного. Прежде всего, произведена варварская
«реставрация»[37] «Домика» с современной покраской, возведением пристроек,
разбивкой мещанского палисадника и вообще превращением всей усадьбы,
имеющей всесоюзное историческое значение, в доходную статью, будто бы
оправдывающую вселение сюда частных постояльцев. И вот по двору усадьбы
развешивается для сушки белье, бродят куры, в углу где-то хрюкает свинья, в
беседке кто-то прохлаждается душем... Заведующие «Домиком» часто меняются,
и каждый из них оставляет по себе самую печальную память...»
Через две недели после этой корреспонденции, 24 ноября 1929 года, в
пятигорской газете «Терек» появилась заметка под заголовком «Уплотненный
Лермонтов».
«Лермонтову с его историческим домиком в Пятигорске не повезло.
Лермонтова уплотнили.
Отдел народного образования заселил усадьбу Лермонтова новыми
жильцами.
Усадьбу опошлили занавесочками, клумбочками, преобразившими ее
первоначальный вид, через двор протянулись веревки для сушки белья, в
глубине двора декорацию дополнил, собою вместительный и донельзя грязный
мусорный ящик. Если сюда добавить непросыхающие лужи мыльной воды после
стирки белья, домашнюю живность... пейзаж получается крайне оживленный...
...Такое отношение к историческому памятнику нетерпимо, оно позорит не
только Терский ОНО, но и все общественные и культурные организации округа».
Картина, нарисованная в приведенных корреспонденциях, безотрадна, но
она не изменилась и в 1930 году. Кстати, из истории этого года старые
работники «Домика» запомнили только такой случай: со стен музея исчез
портрет Мартынова 40-х годов прошлого столетия, то есть того возраста, в
каком он стрелял в Лермонтова. Любопытно, что, как, потом оказалось,
портрет был не украден, а «снят» со стены музея внуком Мартынова («чтобы
дед не подвергался издевательствам», – заявил в свое оправдание любящий
внук).
В 1931 году Лермонтовская усадьба была освобождена от жильцов.
XV
В 1932 году «Домик» частично реставрировали. При этом выяснилось...
впрочем, подробнее всего о том, что выяснилось, сказано в акте о
произведенной реставрации. Он датирован 10 апреля 1932 года.
«При снятии штукатурки оказалось, что под дранью, на которую сделана
последняя, сохранились еще в некоторых местах значительные куски бумаги, а
в некоторых местах дерево смазано раствором мела и глины. Последнее еще раз
подтверждает, что стены домика не переделывались, а остались те самые,
которые составляли жилище поэта в 1841 году».
Вспомним описание «Домика», сделанное Мартьяновым: «Низкие приземистые
комнаты, стены которых оклеены не обоями, но простой бумагой, окрашенной
домашними средствами...» И далее: «В приемной бумага на стенах окрашена
была мелом и потолок выбелен тоже мелом...»
Да ведь это же документальное доказательство того, что стены «Домика»
– молчаливые свидетели жизни Лермонтова – сохранились до наших дней! В этом
смысле реставрация 1932 года принесла ценнейшие результаты.
Внешне «Домику» был придан приблизительно тот вид, какой он имел до
переделок: был убран железный навес над входной дверью, укорочен коридор,
изменен размер окошка в бывшей буфетной. Вместо двухстворчатой входной
двери была навешена одностворчатая. Но зато внутри «Домика» были сделаны
нарушения его первоначального вида: заложена дверь из кабинета Лермонтова в
спальню Столыпина и открыты двери из кабинета Лермонтова и Столыпина в
пятую, позднейшей пристройки комнату. Самое же главное, что сделало «Домик»
очень похожим на ранний фотоснимок 1877 года, было то, что стены его
обмазали глиной и побелили. Снесена была, наконец, беседка в саду, которая
вызывала так много вопросов у посетителей и нареканий со стороны печати.
Еще одно удалось сделать директору «Домика» С.Д. Короткову: он добился
перевода музея на краевой бюджет, а это значительно улучшало материальное
положение «Домика» и поднимало его значение.
Остановиться бы тогдашнему директору музея Короткову на этом. Не были
бы воспоминания о нем омрачены его дальнейшей деятельностью. Но ему,
видимо, захотелось сделать свой «вклад» в лермонтоведение. Однако, прежде
чем говорить об этом «вкладе», необходимо хотя бы вкратце познакомить
читателя с его творцом. Достаточно живое представление о Короткове дает
выписка из докладной записки научной сотрудницы музея Ушаковой на имя
музейного отдела Наркомпроса и один из приказов по «Домику Лермонтова».
Ушакова зашла в музей по вывешенному на воротах объявлению о том, что
музею требуется научный сотрудник. Она рассказала директору, что имеет
высшее образование, преподавала литературу в Военной академии в Ленинграде.
Выслушав ее, директор хитро прищурился и спросил: «А ты скажи по правде –
грамоте-то знаешь?» – и пояснил при этом, что «грамота-то, видишь, какая,
слово-то, думаешь, пишется так, а оно совсем иначе...»
Ушакова была принята в музей, но вскоре же заслужила выговор. За что?
Вот приказ по «Домику Лермонтова» за №6 от 9 марта 1936 года:
«Принимая во внимание, что тов. Ушакова в кратковременной своей работе
уже допустила целый ряд недопустимых поступков, а именно: 1) Ушакова носит
в ушах серьги, а когда выходит в музей для дачи объяснений экскурсиям,
среди экскурсантов нередко находятся тт., которые отрицательно относятся к
этому наряду прошлого, этому обычаю дикарей. Я поставил перед Ушаковой
вопрос так, чтобы она в музей больше с серьгами в ушах не заходила, но она
до сего времени продолжает грубо не выполнять моего распоряжения. 2) Когда
приходят большие экскурсии, некоторые экскурсанты проявляют желание пройти
в музей без билетов, но т. Ушакова упорно не выходит из канцелярии, а за
последнее время на просьбы культурника старалась делать вид, что ей идти не
хочется. Обобщая все вышеизложенное, нахожу, что все вышеперечисленные
факты не могут быть терпимы в советском учреждении, и в качестве
воздействия на Ушакову объявляю ей выговор».
Пребывание Короткова в течение нескольких лет на посту директора
Лермонтовского музея можно объяснить лишь недостатком в то время
квалифицированных кадров музейных работников. Но как бы то ни было, а
Коротков «деятельно» трудился. Соответственно своему культурному уровню он
построил и новую экспозицию в «Домике». То, что было сделано его
предшественницей – директором Н. И. Логазидзе, – сделано с такой любовью и
огромным напряжением, – Коротков беспощадно уничтожал. Новая экспозиция
состояла главным образом из текстов, иногда не имеющих никакого отношения к
Лермонтову. Появились опять вещи «княжны Мери» (все те же трюмо и диван!),
был установлен «камень с могилы Лермонтова» в виде какой-то глыбы
полуметровой высоты, грубо обтесанной наверху наподобие крышки гроба[38].
Особое внимание посетителей обращала на себя большая фотография с
иллюстрации художника Шарлемана к «Песне о купце Калашникове» с надписью:
«Так отрубали голову по приказу царей». А так как под этой фотографией
стоял бюст Лермонтова, то получалось, что «так» отрубили голову поэту.
Эту, хотя бы и самую краткую, характеристику музейной экспозиции того
времени, быть может, и не стоило бы давать, но выдвинутая Коротковым
сенсационная версия об убийстве Лермонтова, всплывшая совсем недавно на
страницах печати, обязывает дать некоторое представление о ее авторе.
По версии Короткова, в Лермонтова на дуэли попала пуля не Мартынова, а
какого-то наемного убийцы, который прятался под кустом и выстрелил
одновременно с Мартыновым. Версия эта была основана на том, что пуля «попав
в правый бок ниже последнего ребра», затем резко отклонилась в сторону и
«вышла между пятым и шестым ребром левой стороны», как сказано в акте
освидетельствования тела Лермонтова. Значит, решил Коротков, убийца стрелял
снизу...
В фондах «Домика Лермонтова» и теперь хранится чертеж места дуэли с
изображением человеческого скелета и хода пули от последнего ребра справа к
левой стороне – «творчество» Короткова. Трактовке Короткова кое-кто
поверил, и рассказ о том, «кто убил Лермонтова», даже попал на страницы
«Комсомольской правды».
Вступление Короткова в ряды лермонтоведов кончилось печально. Он был
снят с работы «за вульгарную версию убийства Лермонтова». После него в
стенах «Домика» эта версия, разумеется, не воскресала. Со временем о ней
забыли. Но, как оказывается, не навсегда...
В 1957 году ее раскопал и пустил в оборот В.А. Швембергер. Созданная
Институтом русской литературы Академии наук СССР авторитетная комиссия
разъяснила, что обнародованная Швембергером в журнале «Литературный
Киргизстан» версия не заслуживает серьезного внимания. Однако, спустя еще
пять лет, легенда снова появилась, на этот раз в пяти газетах. И никому при
этом не пришло в голову, что легенда сочинена в «Домике Лермонтова»
невежественным человеком, пожелавшим увековечить свое имя в лермонтоведении
и что вначале на нее, на эту легенду, смотрели просто как на курьез, не
придавая ей никакого значения...
В 1936 году руководство в музее сменилось. Но в «Домике» еще
оставалась коротковская экспозиция.
XVI
Советское государство окрепло, возмужало, получило возможность все
больше внимания уделять развитию культуры. Вырос за это время культурный
уровень народа, повысились духовные запросы. Записи в книге впечатлений
«Домика» свидетельствуют, что требования посетителей стали более строгими и
зрелыми, что экспозиция кажется им бедной, малосодержательной. «Музей по
своему содержанию неудовлетворителен», – отмечает в записи от 17 августа
1935 года посетитель Г. М. Садов. Подобных записей и особенно устных
заявлений становилось все больше. Все настойчивее люди говорили о том, что
Лермонтову, гениальному писателю, великому патриоту, должен быть создан в
«Домике» достойный его памятник. Все больше внимания начала уделять
«Домику» печать. 23 апреля 1938 года газета «Молодой ленинец» писала:
«Пора серьезно поговорить о содержании «Домика Лермонтова». По
замыслу, «Домик» должен быть музеем. Но для этого «Домик» располагает
недостаточным количеством экспонатов и исторических документов. «Хозяйство»
домика преимущественно состоит из многочисленных, но весьма низких по
качеству табличек – пояснений»...
С чего же начинать? Как будто само собой разумелось, что, прежде
всего, надо менять экспозицию. Но не так-то это оказалось просто! Все
многочисленные тексты и фотоснимки, висевшие в «Домике», были окантованы
жестью и прибиты к стенам восьмидесятимиллиметровыми гвоздями. Стоило снять
какой-нибудь текст, как отваливался до драни кусок штукатурки... Стало
очевидным, что без внутреннего ремонта экспозицию изменить невозможно.
На текущем счету музея по специальным средствам было в то время
двадцать две тысячи. На эти деньги вполне возможно было произвести ремонт и
приобрести необходимые экспонаты. Но возникло совершенно непредвиденное
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21
|
