Монашество в Буддизме

Система отбора монахов и экзаменов давала возможность центральной власти

достаточно гибко управлять кадрами в буддийских монастырях, чего не скажешь

об Индии и Китае, где монашество было как бы ”автономным” институтом и

посвящению не уделялось особого внимания, тем более со стороны государства.

Хотя следует заметить, что в Китае трудности всё же присутствовали:

желающий постричься в монахи, должен был приобрести соответствующую одежду

на свои средства, а позволить себе это мог не каждый .

1. Запреты и правовые нормы.

Монастырская жизнь была строго регламентирована; этот регламент опирался

на определённый важный документ — монастырский устав, в Индии, а позднее и

в Китае это был «Винаи», в Японии — «Сонирё».

Правовое положение монашества в Японии (и шире — дзэн-буддийской церкви)

регулировал специальный раздел «Тайхорё» — «Сонирё» («Указы относительно

монахов и монахинь»), состоящий из 27 статей. Согласно «Рёсюгэ»,

комментарию к «Тайхорё», образцом для создания «Соинрё» послужил

несохранившийся танский монашеский кодекс «Даосэнгэ». «Сонирё» — жесткая

регулятивная инструкция деятельности членов монашеской общины. В каждой из

27 статей указывается, что не должен делать монах (или монахиня) и какое

наказание он получит за ослушание. Непосредственный контроль за соблюдением

предписаний возлагался на «санго» и «сого». Наказания за проступки делились

на «тяжелые» и «легкие». «Тяжелое» наказание заключалось в «возвращении в

мир», т.е. в изгнании из монашества; к «легким» — уборка и ремонт храмов,

исполнение различных хозяйственных работ.

В большинстве статей «Сонирё» определены наказания (как правило,

«легкие»—сроком от десяти до ста дней, но иногда :и «тяжелые») за нарушение

монашеских заповедей. Однако наиболее интересными представляются статьи (их

десять), по которым можно судить о социальном статусе духовенства и

соответственно церкви. Строго пресекалась самостоятельная проповедническая

деятельность монахов. «Возвращением в мир» наказывалось сооружение за

пределами храма культовых мест (яп. «додзё»), чаще всего площадок с

навесом, и обращение населения (прежде всего крестьян) в буддийскую веру, а

также «ложные проповеди о преступлениях и счастье» (ст. 5). Монахи не имели

права «одалживать свое имя» кому-либо из мирян (ст. 16). Чтобы устроить

«мирские дела» частного плана, монах должен был получить разрешение не

только от храмовых, но и провинциальных светских властей (ст. 17). Такое же

позволение необходимо было иметь для занятий медитацией, а для ухода в

«горы и леса» требовалось разрешение из «гэмбарё» (ст. 13). Монахам нельзя

было становиться домашними слугами (ст. 24). Рядовому духовенству

запрещалось иметь личную собственность (ст. 18). Буддийским монахам также

строго запрещалось заниматься лаоскими гаданиями (ст. 2), толковать

небесные значения и, имея их в «виду», «вести разговоры о государстве» (ст.

1). В последнем случае, безусловно, речь идет об индивидуальных акциях

подобного рода.

Наконец, члены монашеской общины не имели права изучать военные книги

(ст. 1). «Сонирё» подчеркивал пиетет духовенства перед светскими властями:

при встрече с чиновниками высокого ранга монахи должны были «скрываться от

их глаз» (ст. 19). Следует подчеркнуть, что практически во всех случаях

нарушений монашеством установлении «Сонирё» администрация храмов должна

была информировать об этом провинциальные государственные органы, а те, в

свою очередь, «гэмбарё». Преступники из духовенства, согласно «Сонирё»,

могли быть наказаны не только «возвращением в мир», но и переданы затем

уголовному суду. М. Исида совершенно правильно отметил, что «Сонирё» — это

по существу только «кодекс запретов», отнюдь не помогавший буддийским

общинам и церкви в целом гармонично регулировать свою деятельность.

В Индии внутримонастырская жизнь регламентировалась Винаи. Те же

самые ограничения существовали и в китайском буддизме махаяны, так как

китайская Виная была почти целиком скопирована с индийского оригинала и

практически ничем не отличалась от него.

Следует сразу отметить, что в Винаи, по сути, существовал лишь один

всеобъемлющий строгий запрет — на сельскохозяйственные работы, поскольку

при обработке земли массами гибнут различные «живые существа» и, значит,

адепт нарушает закон ахимсы (не-насилия), создавая «адскую карму», влекущую

за собой весьма неблагоприятные последствия для того, кто это делает.

Поскольку самим монахам Виная категорически запрещала возделывать землю, то

этим занимались монастырские рабы, арендаторы и послушники (т. е. новички,

которые еще не были пострижены в монахи и не приняли соответствующих

обетов). Так, например, в одном китайском переводе из Винаи указывалось,

что «тем, кто следует Пяти Предписаниям (Винаи), не разрешается принимать

участие в торговых сделках, строить здания, держать рабов и выращивать

животных. При этом необходимо самым строжайшим образом избегать всех видов

сельскохозяйственных работ и огородничества... воспрещается также резать

траву и рубить деревья...» .

Школа чань была единственной школой средневекового китайского буддизма,

которая вполне осознанно и открыто игнорировала все эти запреты, в том

числе и самый строгий из них — запрет на сельскохозяйственные работы, и

даже, более того, официально кодифицировала столь вопиющие нарушения

общепринятых правил Винаи в своем собственном монастырском уставе,

составленном чаньским патриархом Байчжаном (720—814гг). Этот устав, в ряде

своих пунктов резко отличавшийся от прежних правил Винаи, регулировал

обязанности чаньских монахов, организацию и административную структуру

чаньских монастырей и впоследствии получил название «Свод правил Бай-чжана»

(«Байчжан цин-гуй»). Новые правила были впервые введены в монастыре Да-чжи

фэн-шэп чаньсы, построенном под непосредственным руководством патриарха, и

именно с этого момента начинается история институциализированного,

«монастырского» чань-буддизма, так как до Байчжана чаньские монахи либо

вели бродячий образ жизни (существовал даже специальный термин,

обозначавший бродячего монаха: «юпь-шуй» — «подобный облакам и воде»), либо

ютились в монастырях школы винаи.

Согласно новому уставу, чаньские монахи должны были все свободное от

лекций и медитаций время посвящать разного рода хозяйственным работам:

убирать территорию монастыря, заготовлять топливо и воду, вести текущий

ремонт (а в случае необходимости и более крупные строительные работы),

обрабатывать землю на монастырских полях, сажать овощи и фруктовые деревья,

собирать урожай, готовить пищу и т. д. Все это получило собирательное

название пу-цин, что дословно означало «просить всех [выйти на работу]». Но

впоследствии этот термин потерял свое буквальное значение и стал

применяться по отношению к самой работе, в которой принимали участие члены

чаньской общины. Данный термин нельзя понимать в его буквальном значении

еще и потому, что «правила Байчжана» претворялись в жизнь очень строго и ни

о какой «просьбе» выйти на работу не могло быть и речи. Участие в

общественных работах было обязательным, и никто не смел увиливать от них,

так как за исполнением правил чаньского устава следили «дежурные монахи»

(вэйна) и другие ответственные лица (старший монах, настоятель,

делопроизводитель), которые подвергали подопечных суровому наказанию за

малейшее ослушание и за серьезные проступки вообще изгоняли из общины, что

считалось самым жестоким наказанием. Более того, участвуя в пу-цин, монах

не просто исполнял своя обязанности, но должен был проявлять максимальное

рвение, полностью отдавать себя, все свод духовные и физические силы

работе. За формальное и халатное отношение к долгу он тоже подвергался

наказанию, причем это касалось не только рядовых членов общины, но и тех,

кто занимал более высокое положение. И даже сам патриарх школы, если он не

был слишком дряхлым, принимал самое непосредственное и активное участие во

всех работах, показывая пример ученикам. Такая традиция сложилась, по-

видимому, задолго до Байчжана, так как известно, что уже V патриарх Хупжэнь

(605—675) целыми днями работал вместе со своими учениками в поле. Продолжив

эту традицию и превратив ее в жизненный принцип, Байчжан следовал ему столь

последовательно и строго, что, уже будучи в весьма преклонном возрасте,

ежедневно выходил в поле и работал усерднее всех. Ученики, видя, как он

истощает свои силы, однажды спрятали его рабочие инструменты. Не найдя их,

Байчжан отказался от пищи, выдвинув при этом весьма максималистский лозунг,

который лег в основу нового чаньского устава и который в очень яркой и

лаконичной форме выразил отношение чань-буддистов к труду: «День без

работы—день без еды!».

Байчжан предпринимал также попытки теоретического обоснования и

оправдания такой практики, вступающей в вопиющее противоречие с

общепринятыми правилами Винаи. Так, на вопрос своего ученика, не ожидает ли

их всех в будущем перерождении — в соответствия с законом кармы — наказание

за такие действия, как рубка дров, резание травы, копание колодцев и

возделывание почвы, оп ответил: «Будет ли человек наказан за все эти

поступки — зависит от него самого. Если это человек алчный, погрязший в

мыслях о приобретении и утрате... то он непременно будет наказан. Если же,

наоборот, он не увиливал от неприятных обязанностей, чреватых для него

грехопадением, и честно исполнял свой долг, заботясь лишь о том, чтобы

принести пользу другим людям, то, даже если он трудился весь день, он [как

бы] ничего не делал».

Иначе говоря, чань-буддист, принимающий самое непосредственное и активное

участие в такого рода работах, должен был оставаться совершенно

беспристрастным и как бы незаинтересованным в результатах своей

деятельности, т. е. соблюдать принцип «деяния-через-не-деяния». И если при

этом он действительно не преследовал никаких личных интересов, полностью

отрешился от всех личных мотиваций, намерений и стремлений, в том числе и

от мыслей о личной кармической ответственности за столь «греховные»

занятия, то никакого греха, в сущности, не будет и такая деятельность не

повлечет за собой никакой кармы, никакого «наказания» пли «возмездия». Как

утверждал Линьцзи, человек, соблюдающий «не-деяние-в-деянии», может тратить

в день по 10 тыс. ляпов золота, не создавая при этом никакой кармы, и,

более того, «даже если из-за дурного права в прошлом он совершил пять

ужасных грехов, то они сами превратятся для него в океан спасения».

Таким образом, чань-буддист допускал для своих последователей возможность

участия в любом виде человеческой деятельности, по делая различий между

делами «мирскими» и «не-мирскими», «обыденными» и «сакральными», между

занятиями «высокими» и «низкими». При этом чань-буддист должен был

сохранять, развивать и укреплять то безличное, спокойно-сосредоточенное

состояние, которое он обретал в процессе занятий внешне менее активными и

динамичными формами психотренинга (например, медитацией), а это означало,

что любой вид практической деятельности он должен рассматривать как

продолжение своей практики психического самоусовершенствования, превращать

такую деятельность в активно-динамическую форму психотренинга и психической

саморегуляции, т. е. в своеобразную медитацию в действии, в движении. Одной

из разновидностей чаньской «медитации в труде» и являлся пу-цин,

представлявший собой, таким образом, не только необходимое условие жизни

члена чаньской общины, но и важный и необходимый составной элемент всей

чаньской психокультуры.

Вывод: Запреты в индийских и китайских общинах имели в большей степени

этический характер, чем в Японии. В Дзэне явно чувствуется надуманность

запретов, их политические оттенки и т.д., всё это связано со статусом

буддизма в Японии как идеологии. Я считаю, именно это и есть фактор

«наносного», который присутствует в любой мировой религии без исключения,

то по средствам чего государство воздействует на общество.

Конечно, и Чань в Китае имел свои особенности, основа которых — в

традиционной трудовой этике, воспитывавшей уважение ко всякому труду, и

крайне отрицательно расценивавшей пренебрежительное отношение к нему (я

думаю, корни этого явления уходят в конфуцианство). Следует заметить, что

большинство буддийских монахов действительно не занималось никаким

общественно полезным трудом и общепринятый (классический) устав

монастырской жизни никак не поощрял такую деятельность. Более того, во

многих школах и направлениях буддизма, особенно индийского, всякая активная

деятельность рассматривалась как препятствие к достижению идеального

состояния Нирваны, в буквальном смысле означающей угасание, прекращение

всякой активности. Естественно, возникла необходимость реформировать такой

устав.

Можно сказать о наличии половой дискриминации, которая в средние века

считалась нормой: монах, посвященный в монашеский сан, обязан был следовать

250 предписаниям, для монахинь их оказалось вдвое больше - 500. Вообще

монахини занимали значительно более низкое положение в сангхей. Считалось,

что если монахиня, даже прожившая сто лет после посвящения, встречала

монаха, который только что в тот день получил посвящение, обязана была

первой, оказав полной уважение и почтение, приветствовать его.

В «Бхикшуни Пратимокша» содержатся правила относительно upasampada,

причем детально излагаются особые правила для монахинь о разных буддийских

церемониях, а также даются предписания буквально по всем вопросам — от

взаимоотношений с монахами до деталей туалета и личной гигиены.

Что касается наказаний, самым жестким, характерным для всех направлений,

было изгнание из общины. Общественное мнение того времени расценивало

монаха-расстригу как антисоциальный элемент, поэтому «возвращение в мир»

действительно было тяжелым.

Практика монастырской жизни

Несмотря на различия в распорядке дня и ритме жизни в китайских и

японских монастырях, повсеместно соблюдаются классические правила: «жизнь в

смирении », «жизнь в труде », « жизнь в служении ».

Понятие: « жизнь в смирении » означает основное состояние духа

монаха, не зависящее ни от уровня посвящения, ни от степени внутреннего

совершенства. И новички и старшие монахи должны быть скромны, смиренны и

бескорыстны.

Некоторые монастырские общины предписывают свести до минимума всё то,

что не является необходимым в жизни или отказаться от имущества вовсе. До

сих пор Шаолиньские монахи, например, могут иметь только два одеяния ( одно

повседневное и одно ритуальное ), пару тапочек, чётки и другой нехитрый

скарб. В монашеской келье мирно уживаются метёлки для уборки двора и

алебарды с мечами. Напротив входа небольшой алтарь, где стоят изображения

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5