Этруски. Сивилла. Карфаген 
Этруски. Сивилла. Карфаген
ЭТРУСКИ, СИВИЛЛА, КАРФАГЕН
Италия, 650—204 гг. до н.э.
Культуры - не обособленные острова, а гребни на великих волнах истории.
С. Франк
Уже давно было замечено, что ранний Рим по своим устоям напоминал Спарту с
ее изоляцией и закрытым режимом. Но было и различие между ними. Как ни
стремилось римское общество хранить себя от всего инородного, оно не
застыло в абсолютной замкнутости. «Охранительную» тенденцию постепенно
стала уравновешивать открытость к влияниям, которые насыщали латинство все
новыми и новыми элементами. В древности важнейшим среди этих элементов был
этрусский.
Расенов, обитателей холмистой Этрурии, греки называли тирренами. а
римляне—этрусками. Они-то и стали первыми учителями жителей Лациума.
Цивилизация этрусков до сих пор остается для историков загадкой. Эти
наставники римлян, смешавшись с италийскими племенами, исчезли как нация
задолго до нашей эры. С тех пор улыбающиеся статуи и расписные гробницы
расенов хранят молчание, подобно руинам Крита; из девяти тысяч
сохранившихся этрусских надписей большая часть не расшифрована. Не удалось
даже точно определить, к какой группе принадлежит их язык, потеряны следы
их первоначальной родины.
Расены заявили о себе в Италии лет за сто до основания Рима, но откуда они
пришли, никто не знал. Некоторые античные писатели полагали, что
этруски—выходцы из Малой Азии, и сейчас эта гипотеза считается наиболее
вероятной (1) .
Этруски далеко обогнали сельскую культуру Лациума. Их богатые торговые и
промышленные города славились своими зодчими, ювелирами и гончарами, не
уступавшими греческим. Начиная с VI века из Этрурии стали приглашать
мастеров, которые и воздвигли на Палатине первые храмы и статуи. Даже
капитолийская волчица—эта эмблема «Вечного Города»—была отлита расенским
скульптором.
Вообще в сфере искусства Рим чаще всего оставался лишь подражателем. Не
храмы, а акведуки и фортификации воплотили его собственный стиль. Рим
создавал в основном технические сооружения, предпочитая все остальное
заимствовать у соседей.
С течением времени влияние этрусков простерлось так далеко, что некоторые
из них добились римского трона. Это, правда, не значило, что Рим покорился
Этрурии в политическом отношении. Она не могла создать единой и сильной
державы. Но то, что в Лациуме правили Тарквинии, цари этрусского
происхождения, показывает, насколько глубоко латинский мир был вовлечен в
орбиту расенов.
Что же из этрусской религии проникло в римскую?
Установить это трудно хотя бы потому, что о мировоззрении этрусков вообще
мало известно. Подобно всем язычникам, они чтили множество богов, главой
которых был Тин, или Тиния. Находясь в тесных отношениях с греками, этруски
переняли от них и культ Олимпийцев. Несомненно, в Этрурии сложились свои
мифы, однако ни один из них не дошел до наших дней. О богах расенов мы
знаем только по статуям, в которых лаконизм эллинской архаики сплавлен с
декоративной пышностью Востока. Можно полагать, что лишь некоторые, и
притом второстепенные, фигуры этрусского пантеона вошли в систему верований
Рима.
Какая-то роль отводилась в расенской мифологии собаке или волку; многие
народы связывали их с хтоническим и погребальным культами. Не исключено,
что и легенда о волчице, вскормившей Ромула и Рема, была занесена в Лациум
из Азии через этрусков (2) .
Фрески и мозаики в гробницах рассказывают также о подземных духах и
демонах, об отвратительных чудищах, населявших этрусскую преисподнюю.
Расены боялись призраков и считали, что души покойников, испытывая
томление, покидают могилы, чтобы причинять вред живым. По-видимому,
представление римлян о призраках-ларвах коренилось в этрусских поверьях. Но
в воззрениях расенов на посмертие было и немало светлых мотивов.
В наиболее ранних из их склепов часто находят изображения пирующих людей.
По аналогии с Египтом историки заключили, что это умершие, которые обрели
вечную радость в загробном мире. Алтари, посвященные героям,
свидетельствуют об их обожествлении. У римлян нашла живой отклик именно эта
сторона этрусского взгляда на бессмертие. В противоположность грекам они не
связывали смерть с ужасами Аида. Считалось, что после гибели тела и его
двойника, «гения», душа входит в семью подземных богов— манов, и с этого
времени ей надлежит воздавать благоговейное почитание (3) . Полагают, что в
данном случае этрусские идеи переплелись с латинским культом предков.
Перед алтарями манов обычно клали хлеб, соль, зелень и цветы. У Овидия мы
читаем:
Есть и могилам почет, ублажайте родителей души, скромною данью любви чтите
холодный их прах.
Скромны желания манов, милей им роскошных даяний ласка, нежадных богов мрак
преисподней таит (4) .
Уверенность в том, что боги могут открывать будущее, побуждала римлян
относиться с величайшей серьезностью к «технике» предсказания. Этруски
слыли в этом непревзойденными мастерами: их часто приглашали, чтобы узнать
волю богов. Расены-кудесники пользовались авторитетом по всей Италии.
Вплоть до эпохи императоров в Риме существовали книги с изложением
disciplina Etrusca, «учения этрусков». Цицерон сообщает, что в них
трактовалось о трех предметах: ритуалах, молниях и искусстве прорицания.
Особенно сложными считались гаруспиции— способы гадания по печени
жертвенных животных. На Востоке их знали уже давно; некоторые ученые даже
сам термин «гаруспиции» производят от ассирийского слова гар, печень.
Страбон, географ из Понта, перечисляет много других обычаев и обрядов,
которые Рим унаследовал от этрусков. Но ни один из них не выходит за рамки
первобытных церемоний. Следовательно, контакт с Этрурией не мог по-
настоящему обогатить религию римлян. В самой сути довольно бесцветного
культа латинян коренных перемен не произошло; магизм одного типа наложился
на другой, лишь обременив его новым грузом суеверий.
Disciplina Etrusca усилила страх нарушить культовый устав. А сам этот
устав, усложненный другими иноземными влияниями, стал практически трудно
исполнимым. В результате у народа постоянно росло сознание вины, навязчивое
чувство сакральной скверны.
«Самый пустой обыкновенный случай, писал позднее Цицерон,—если он только
кажется нам предзнаменованием,—все и вся служит для того, чтобы пугать нас,
и не дает нам ни одной минуты покоя. Казалось бы, что сон должен служить
нам некоторого рода убежищем, когда мы можем отдыхать от горя и забот;
однако именно во время сна всего более владеют нами беспокойство и ужасы»
(5) . Римлян стала преследовать мысль о необходимости добиваться
восстановления нарушенного мира с богами. Потребность в этом нашла
выражение в римском празднике Сатурналий, который тоже пришел из Этрурии.
Осенние торжества в честь бога Сатурна выросли из древнейших
земледельческих обрядов. Впоследствии римляне считали,
что буйное веселие Сатурналий есть отзвук забытых времен «золотого века»,
когда люди и боги жили в согласии, когда не было ни рабов, ни господ (6) .
Танцы, разгул, нарушение всех правил были законом праздника. Его участников
наполняло ликующее чувство свободы, и свинцовая тяжесть вины оставляла их
хотя бы на время...
Некоторые свои очистительные обряды Рим заимствовал у греков. Юг Италии был
к VI веку до н.э. уже густо заселен эллинскими колонистами. В их полисах
расцветало искусство и велся оживленный обмен идеями; там проповедовали
Пифагор и Ксенофан, там создали свою школу философы-элеаты (См. т. IV, гл.
VII—VIII). С этим новым для него миром «Великой Греции» Рим вошел в
соприкосновение через портовый город Кумы.
Куманцы часто враждовали со своими конкурентами— этрусками. А когда в Риме
начали тяготиться засильем расенов, греки превратились в естественных
союзников римлян. Благодаря этому жители Лациума прониклись симпатией к
главному божеству Кум— Аполлону. Он стал первым Олимпийцем, покорившим
римлян. Одна из причин его популярности заключалась в том, что Аполлон
издавна считался богом, дарующим очищение от скверны. К тому же
«сребролукий» бог был патроном древних троянцев, от которых вели свой род
основатели Рима.
Однако и цари не желали выпускать инициативы из рук. Они боялись, что в
противном случае культ Аполлона превратится в знамя недовольных. Поэтому
Тарквиний I (615-578) сам объявил себя поклонником Аполлона. При нем в Риме
появились священные книги, якобы доставленные царю Сивиллой, жрицей
эллинского бога.
Самое раннее упоминание об этой таинственной прорицательнице сохранилось у
Гераклита (7) . Предание знает несколько Сивилл, к которым причисляет и
дельфийскую Сивиллу—Пифию. Но настоящим отечеством их была Малая Азия,
откуда пришла религия Аполлона и где издавна процветали оргиастические
культы.
Вергилий изображает экстаз Сивиллы как вакхическое неистовство:
«Время Судьбу вопрошать! Вот бог! Вот бог!» - восклицала
Так перед дверью она и в лице изменялась, бледнея,
Волосы будто бы вихрь разметал, и грудь задышала
Чаще, и в сердце вошло исступленье, выше, казалось,
Стала она, и голос не так зазвенел, как у смертных,
Только лишь бог на нее дохнул, приближаясь. (8)
Согласно легенде, одна из пророчиц, жившая в Эритрее, получила от Аполлона
бессмертие при условии, что никогда не увидит родной земли. После этого
Сивилла обосновалась в Кумах, где ее окружили заботой и уважением, а ее
предсказаниям внимали как гласу самого Аполлона. С годами Сивилла
почувствовала, насколько тягостна для нее вечная жизнь. Куманцы сжалились
над вещуньей и привезли ей горсть эритрейской земли. Взглянув на нее,
Сивилла упала навзничь и испустила дух. Она обрела наконец желанный покой,
и только голос ее продолжал звучать в куманских пещерах, куда приходили
слушать его окрестные жители.
Незадолго до смерти Сивилла, как говорят, посетила Рим. Об этом есть
старинный рассказ у писателя Авла Геллия (9) . По его словам, к царю
Тарквинию I пришла неизвестная старая женщина и предложила купить у нее
десять свитков с пророчествами. Цена, которую она потребовала, показалась
этруску слишком высокой. Тогда женщина бросила в жаровню три свитка и
продолжала настаивать на той же сумме. Тарквиний решил, что старуха сошла с
ума, но, когда осталось всего три манускрипта, он одумался и приобрел их.
Так попали в Рим Сивиллины книги.
Вряд ли возможно отличить правду от вымысла в этой легенде; достоверно
только, что с тех пор писания Сивиллы стали играть важную роль в жизни
римлян. Их бережно хранили, называли их «книгами судеб» и обращались к ним
в годы войн и смут (10) . Часть этих рукописей погибла при пожаре
Капитолия, часть была уничтожена Августом. (Те произведения, которые
сохранились под названием «Сивиллиных», написаны позже иудейскими и
христианскими авторами.)
Предположение, что их написали в Риме, маловероятно. Скорее, происхождение
их греческое или малоазийское. Не исключено, что ядро их действительно
составили прорицания древних жриц.
Вместе с Сивиллиными книгами в устойчивый италийский мир проникла первая
апокалиптическая струя, правда пока еще очень слабая. Поклонники Аполлона
верили, что когда-нибудь наступит время новой борьбы богов и из этой
космической битвы Аполлон выйдет победителем. Из намеков античных писателей
можно заключить, что Сивилла предрекала конец очередного периода в десять
веков и наступление новой эры. Эго деление восходило к старым восточным
религиям и, как мы знаем, отразилось в Книге Еноха.
В разные эпохи люди будут искать в Сивиллиных книгах ответ на вопрос о
будущем. Иудеи станут утверждать, что пророчица говорит о конце многобожия,
а христиане—что она возвещает приход Избавителя. Именно поэтому
Микеланджело поместил четырех Сивилл на плафоне Сикстинской капеллы рядом с
библейскими провидцами.
Впрочем, эсхатология Сивиллы по-настоящему взволнует Рим лишь века спустя.
Для раннего же периода «книги судеб» означали прежде всего появление в
Лациуме чужеземной религии.
Аполлон был первенцем из novensides, новых богов, которым предстояло
завоевать Рим.
Цари-этруски, притязая на самодержавную власть, старались укрепить и
национальную религию римлян. На Капитолии начал строиться храм Юпитера,
получившего титул «всеблагого и высочайшего». Тарквинии хотели превратить
капитолийских богов в покровителей их монархии. Но замысел этот был
опрокинут сопротивлением патрициев.
Еще не завершилось сооружение «царского» храма, как римская знать поднялась
против Тарквиния и изгнала его из города. В 609 году потерпели поражение
войска этрусков, пытавшихся вернуть царю его трон, и в Риме была
провозглашена республика. В установленные дни на площадь собирались все
полноправные граждане, носившие оружие. По их воле власть на год вручалась
двум консулам. Постоянным правительством стал, патрицианский сенат.
Население civitas'a начало с этого времени быстро расти, и в один
прекрасный день основатели республики—патриции— оказались в меньшинстве.
Естественно, что пришлый люд— плебеи—потребовали себе равных прав в жизни
города.
Это была бескровная революция: во время войны Рима с соседями плебеи
несколько раз объявляли бойкот и грозили навсегда покинуть город. В конце
концов сенат вынужден был признать их законными членами римского народа. На
общих собраниях интересы плебса отныне должны были защищать «народные
трибуны».
Уравнение плебеев и патрициев перед лицом закона сказалось и на религии.
Известно, что прежде у тех и других были и разные обычаи, и разные боги
(11) . Теперь культы и земледельческие праздники плебса распространились
повсюду и плебеев стали допускать в жреческие коллегии.
Плебейская триада богов—Церера, Либер и Либера— заняла свое место рядом с
капитолийской: Юпитером, Марсом и Квирином. Это был еще один шаг на пути к
эллинизации культа, поскольку многие плебеи происходили из греков, а их три
главных божества были Деметрой, Дионисом и Корой, только получившими новые
имена.
Внутренняя стабилизация Рима, которой содействовало примирение сословий,
сделала его сплоченнее и сильнее. Даже у иудеев, которые редко восхищались
языческими державами, мы находим высокую оценку республиканского строя
римлян. Иуда Маккавей, заключая с ними союз, исходил именно из этой оценки.
Его биограф особенно подчеркивает «благоразумие и твердость» римлян. Ему
кажется прекрасным, что «никто из них не возлагал на себя венца и не
облекался в порфиру, чтобы величаться ею», что «каждый год одному человеку
вверяют они начальство над собою и господство над всей их землей, и все
слушают одного, и не бывает ни зависти, ни ревности между ними» (12) .
Конечно, жизнь и государственный строй в Риме не были столь идеальными.
Нравственная строгость и порядок покупались ценой жесткого режима, в
котором было тесно творчеству и таланту. Роль священной автократии заменял
диктат гражданской дисциплины.
Энергия нации, сдавленная государственным механизмом, неизбежно искала
выхода во внешней экспансии. От защиты Рима республика перешла к
наступательным действиям. Неодолимая жажда завоеваний, казалось, толкала
римский народ постоянно расширять рубежи страны. «Многочисленные походы и
частые войны были для него пищей, на которой он вырос и налился
силой»,—замечает Плутарх (13) . Но покорение Италии было делом трудным и
долгим. Храм Януса от времен Нумы до Августа за семьсот лет стоял закрытым
лишь однажды, да и то всего несколько месяцев.
Свои завоевания Рим начал в эпоху греко-персидских войн, а когда Александр
Страницы: 1, 2
|
