Эпоха возрождения, титаны ренессанса

его возлюбленная, прозванная “Форнарина”, что значит булочница. Эта

римлянка с ясными благородными чертами лица, удостоившаяся любви великого

живописца, была дочерью пекаря. Быть может, образ ее и вдохновлял Рафаэля,

однако он, по-видимому, все же не был единственным. Ибо вот что мы читаем в

письме Рафаэля: “Я скажу вам, что, для того чтобы написать красавицу, мне

надо видеть многих красавиц... Но ввиду недостатка как в хороших судьях,

так и в красивых женщинах я пользуюсь некоторой идеей, которая приходит мне

на ум. Я не знаю, имеет ли она какое-либо совершенство, но я очень стараюсь

этого достигнуть”.

Посмотрим же на эту идею, которая пришла на ум Рафаэлю, идею, которую

он, очевидно, долго вынашивал, перед тем как воплотить ее в искусстве

полностью.

“Сикстинская мадонна” (так названная по имени монастыря, для которого

был написан этот алтарный образ) - самая знаменитая картина Рафаэля и,

вероятно, самая знаменитая из всех вообще картин, когда-либо написанных.

Мария идет по облакам, неся своего ребенка. Слава ее ничем не

подчеркнута. Ноги босы. Но как повелительницу встречает ее, преклонив

колени, папа Сикст, облаченный в парчу; святая Варвара опускает глаза с

благоговением, а два ангелочка устремляют вверх мечтательно-задумчивые

взоры.

Она идет к людям, юная и величавая, что-то тревожное затаив в своей

душе; ветер колышет волосы ребенка, и глаза его глядят на нас, на мир с

такой великой силой и с таким озарением, словно видит он и свою судьбу, и

судьбу всего человеческого рода.

Это не реальность, а зрелище. Недаром же сам художник раздвинул перед

зрителями на картине тяжелый занавес. Зрелище, преображающее реальность, в

величии вещей, мудрости и красоте, зрелище, возвышающее душу своей

абсолютной гармонией, покоряющее и облагораживающее нас, то самое зрелище,

которого жаждала и обрела наконец Италия Высокого Возрождения в мечте о

лучшем мире.

И сколько прекрасных и верных слов сказано давно уже во всем мире, и в

частности в России. Ибо, действительно, как на паломничество отправлялись в

прошлом веке русские писатели и художники в Дрезден к “Сикстинской

мадонне”. Послушаем их суждения о деве, несущей младенца с недетским,

удивительным взором, об искусстве Рафаэля и о том, что хотел он выразить в

этих образах.

Жуковский: “Перед глазами полотно, на нем лица, обведенные чертами, и

все стеснено в малом пространстве, и, несмотря на то, все необъятно, все

неограниченно... Занавесь раздвинулась, и тайна небес открылась глазам

человека... В Богоматери, идущей по небесам, не приметно никакого движения;

но чем более смотришь на нее, тем более кажется, что она приближается”.

Брюллов: “Чем больше смотришь, тем более чувствуется непостижимость

сих красот: каждая черта обдумана, переполнена выражения грации, соединена

со строжайшим стилем...”

Белинский: “В ее взоре есть что-то строгое, сдержанное, нет благодати

и милости, но нет гордости, презрения, а вместо всего этого какое-то не

забывающее своего величия снисхождение”.

Герцен: “Внутренний мир ее разрушен, ее уверили, что ее сын - Сын

Божий, что она - Богородица; она смотрит с какой-то нервной

восторженностью, с материнским ясновидением, она как будто говорит:

“Возьмите его, он не мой”. Но в то же время прижимает его к себе так, что,

если б можно, она убежала бы с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто

ласкать, кормить грудью не спасителя мира, а своего сына”.

Достоевский видел в “Сикстинской мадонне” высшую меру человеческого

благородства, высочайшее проявление материнского гения. Большая поясная ее

репродукция висела в его комнате, в которой он и скончался.

Так немеркнущая красота подлинно великих произведений искусства

воодушевляет и в последующие века лучшие таланты и умы...

Сикстинская мадонна - воплощение того идеала красоты и добра, который

смутно воодушевлял народное сознание в век Рафаэля и который Рафаэль

высказал до конца, раздвинув занавес, тот самый, что отделяет будничную

жизнь от вдохновенной мечты, и показал этот идеал миру, всем нам и тем, кто

придет после нас.

Рафаэль был не только непревзойденным мастером идеально построенной

композиции: колорит его картин, яркий и одновременно прозрачный и легкий,

чудесно сочетается с четким рисунком.

Этот великий живописец оставил след и в скульптуре. Среди его учеников

- ваятель Лоренцо Лоренцетти. По эскизам и под руководством своего великого

учителя он выполнил несколько скульптур, из которых до нас дошла только

одна - “Мертвый мальчик на дельфине”. В ней воплощены в мраморе

рафаэлевский идеал красоты, его ритм и гармония: нет ужаса смерти, кажется,

будто ребенок мирно заснул.

Рафаэль! Он умер в полном расцвете сил, в зените славы - тридцати семи

лет.

МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ

Микеланджело родился в 1475 г. и умер в 1564 г., пережив Леонардо и

Рафаэля на четыре с половиной десятилетия и оставив далеко позади великую

эпоху гуманизма и свободы духа. Эти гордые идеалы не осуществлялись и ранее

в общественной жизни Италии, но они проповедовались философами, поэтами и

художниками и одобрялись наиболее просвещенными правителями. Настали другие

времена. В последние десятилетия своей жизни Микеланджело был свидетелем

того, как эти идеалы грубо попирались, восторжествовала церковная и

феодальная реакция.

Отпрыск старинного, но обедневшего дворянского рода, Микеланджело

Буонарроти был патриотом и демократом. В отличие от Леонардо,

гражданственность пронизывала его мироощущение. Он принимал участие в

битвах против тирании, заведовал всеми укреплениями своей родной Флоренции,

осажденной войсками германского императора и папы, и только слава,

завоеванная им в искусстве, спасла его затем от расправы победителей.

Микеланджело глубоко чувствовал свою связь с родным народом, с родной

землей.

Его кормилицей была жена каменотеса. Вспоминая о ней, он говорил

своему земляку Вазари: “Все хорошее в моем таланте получено мною от мягкого

климата родного нашего Ареццо, а из молока моей кормилицы извлек я резец и

молот, которыми создаю свои статуи”. Демократизм Микеланджело не всем

пришелся по вкусу. В титанических образах Микеланджело видели порой

прославление грубой физической силы. Так, один из тогдашних критиков

искусства заявлял, что “Рафаэль писал благородных людей, а Микеланджело -

грузчиков”.

Горестная судьба родины, забвение в тогдашней Италии высоких надежд,

которые вдохновляли все его творчество, глубоко ранили душу Микеланджело.

Упорно, до конца своих дней, он боролся за свой идеал, за свою веру.

Гений Леонардо - это воля к познанию мира и овладению им в искусстве,

полное сознание и утверждение силы и власти человеческого ума.

Рафаэль дал человечеству радость безмятежного любования миром во всей

его величавой и упоительной красоте, выявленной гением художника.

Гений Микеланджело выражает в искусстве другое начало.

Основа веры и идеал Микеланджело в том, что из всех крупнейших

представителей Возрождения, он наиболее последовательно и безоговорочно

верил в великие возможности, заложенные в человеке, в то, что человек,

постоянно напрягая свою волю, может выковать свой собственный образ, более

цельный и яркий, чем сотворенный природой. И этот образ Микеланджело

выковал в искусстве, чтобы превзойти природу. Нужно не просто подражать

природе, а постигать ее “намерения”, чтобы выразить до конца, завершить в

искусстве дело природы и тем самым возвыситься над ней.

К этой цели стремились Леонардо и Рафаэль, но никто до Микеланджело не

проявлял в этом стремлении такого ошеломляющего современников дерзания.

Выражая всеобщий восторг, Вазари писал, что гигантская статуя Давида,

исполненная Микеланджело, “отняла славу у всех статуй, современных и

античных, греческих и римских”. Этот Давид, величавый и прекрасный юноша,

исполненный беспредельной отваги и силы, готовый вступить в борьбу со злом,

уверенный в своей правоте и в своем торжестве, - подлинный монумент

героической личности, человеку, каким он должен быть, являя собой высшее

увенчание природы.

Всем своим искусством Микеланджело хочет нам показать, что самое

красивое в природе - это человеческая фигура, более того, что вне ее

красоты вообще не существует. И это потому, что внешняя красота есть

выражение красоты духовной, а человеческих дух опять-таки выражает самое

высокое и прекрасное в мире.

“Ни одна человеческая страсть не осталась мне чуждой”. И: “Не родился

еще такой человек, который, как я, был бы так склонен любить людей”.

И вот для возвеличивания человека во всей его духовной и физической

красоте Микеланджело ставил выше прочих искусств скульптуру.

О скульптуре Микеланджело говорил, что “это первое из искусств”,

ссылаясь на библейскую легенду о Боге, вылепившем из земли первую фигуру

человека - Адама.

“Мне всегда казалось, - писал Микеланджело, что скульптура - светоч

живописи и что между ними та же разница, что между солнцем и луной”.

Еще отмечал Микеланджело: “Я разумею под скульптурой то искусство,

которое осуществляется в силу убавления”. Художник имеет в виду убавление

всего лишнего. Вот глыба мрамора: красота заложена в ней, нужно только

извлечь ее из каменной оболочки. Эту мысль Микеланджело выразил в

замечательных стихах (кстати, он был одним из первых поэтов своего

времени):

И высочайший гений не прибавит

Единой мысли к тем, что мрамор сам

Таит в избытке, - и лишь это нам

Рука, послушная рассудку, явит.

Микеланджело верил, что точно так же, как в природе заложена красота,

в человеке заложено добро. Подобно ваятелю, он должен удалить в себе все

грубое, лишнее, все, что мешает проявлению добра. Об этом говорит он в

стихах, исполненных глубокого смысла, посвященных его духовной

руководительнице Виттории Колонне:

Как из скалы живое изваянье

Мы извлекаем, донна,

Которое тем боле завершенно,

Чем больше камень делаем мы прахом, -

Так добрые деяния

Души, казнимой страхом,

Скрывает наша собственная плоть

Своим чрезмерным, грубым изобильем...

Недаром, обращаясь к модным поэтам того времени, часто

бессодержательным, несмотря на изящество формы, один из наиболее вдумчивых

почитателей Микеланджело так отозвался о его стихах: “Он говорит вещи, вы

же говорите слова”.

...Расположенный в глубокой горной котловине, город Каррара уже в

древности славился мрамором. Там, питаясь почти одним хлебом, Микеланджело

пробыл более восьми месяцев, чтобы наломать как можно больше белого

каррарского мрамора и доставить его в Рим. Самые грандиозные замысли

возникали в его воображении, когда он в одиночестве бродил среди скал. Так,

глядя на гору, целиком сложенную из мрамора, он мечтал, вырубить из нее

колоссальную статую, которая была бы видна издалека мореплавателям и

служила им маяком. В этой горе он уже различал титанический образ, который

молот и резец извлекут из ее громады.

Микеланджело не осуществил этого замысла. Однако и то, что он

осуществил, беспримерно в мировом искусстве. У Микеланджело есть

скульптуры, где сохранились очертания каменной глыбы. Есть и такие, где

части камня не тронуты резцом, хотя образ и выступает во всей своей мощи. И

это зримое нами высвобождение красоты.

Микеланджело считал себя в первую очередь скульптором, и даже только

скульптором. В гордых думах, быть может, грезилось ему, что в его резце

нуждается не только мраморный блок, выбранный им для работы, но и каждая

скала, гора, все бесформенное, беспорядочно нагроможденное в мире. Ведь

удел искусства - довершать дело природы, утверждать красоту. А это, считал

он, под стать только ваятелю.

О живописи Микеланджело говорил подчас с высокомерием, даже

раздражением, как не о своем ремесле.

Как и скульптуры Микеланджело, грандиозные образы, созданные его

кистью, поражают своей беспримерной пластической выразительностью. В его

творчестве, и быть может, только в нем, скульптура является действительно

“светочем живописи”. Ибо скульптура помогала Микеланджело гармонично

объединять и сосредоточивать в одном определенном живописном образе всю

таящуюся в человеческой фигуре пластическую красоту.

Начальное формирование Микеланджело как художника протекало в

условиях, роднящих его с Леонардо да Винчи. Как и Леонардо, он был учеником

известного флорентийского мастера кватроченто. Есть сведения, что мастер

этот, Доменико Гирландайо, как и учитель Леонардо Верроккьо, завидовал

своему ученику. Подобно Леонардо, утонченно-изысканное искусство,

процветавшее при дворе Лоренцо Великолепного, не могло удовлетворить

Микеланджело. И одна из первых его работ - “Мадонна у лестницы”, высеченная

им в мраморе, когда ему было едва шестнадцать лет, не изнеженная

патрицианка и даже не трогательная в своей любви к младенцу юная мать, а

суровая и величавая дева, которая осознает свою славу и знает об

уготованном ей трагическом испытании.

Сохранился только один вполне достоверный образец станковой живописи

Микеланджело: знаменитое тондо (круглая картина) “Мадонна Дони”. Можно

предположить, что в этой композиции почти тридцатилетний Микеланджело, уже

пользовавшийся громкой славой, возомнил превзойти Леонардо, утвердить свое

превосходство над старшим собратом, живописные достижения которого

воспринимались во Флоренции как откровения.

“Мадонна Дони” Микеланджело и “Св.Анна” Леонардо да Винчи... Параллель

очевидна. И очевидна общая цель: сконцентрировать до максимума силу

движения, обуздать энергию, чтобы обратить их в незыблемый монолит.

У Леонардо цель достигается в гармонии, примиряющей все противоречия,

гармонией, как бы осуществляемой самой природой.

У Микеланджело - сконцентрированная сила, и все - борьба, в которой,

под резцом ил его или под кистью, рождаются люди более прекрасные, более

могущественные и более дерзновенные - люди-герои. Гигантское напряжение и

динамизм в каждом их мускуле, в каждом порыве, и физическом и духовном.

В отличие от художников предыдущего века, работавших в гуще народа,

художники чинквеченто приобщаются к высшему, патрицианскому кругу. Идеалы

народной свободы попраны абсолютизмом. Светские и духовные властители

нуждаются в искусстве, которое прославляло бы их деяния: они привлекают к

себе на службу знаменитейших живописцев, скульпторов и архитекторов. Папа

Юлий II вызвал Микеланджело в Рим, чтобы дать ему грандиозное задание: этот

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7