Картина мирав познании и языке

Концепт приближен к ментальному миру человека, следовательно, к культуре и истории, поэтому имеет специфический характер. «Концепты представляют собой коллективное наследие в сознании народа, его духовную культуру, культуру духовной жизни народа. Именно коллективное сознание является хранителем констант, то есть концептов, существующих постоянно или очень долгое время».

Когнитивный статус концепта в настоящее время сводится к его функции быть носителем и одновременно способом передачи смысла, к возможности «хранить знания о мире, помогая обработке субъективного опыта путем подведения информации под определенные, выработанные обществом, категории и классы»[3]. Это свойство сближает концепт с такими формами отражения смысла, как знак, образ, архетип, гештальт, при всём очевидном различии этих категорий, которые концепт может в себя вмещать и в которых одновременно способен реализовываться. Главное в концепте - это многомерность и дискретная целостность смысла, существующая, тем не менее, в непрерывном культурно-историческом пространстве и поэтому предрасполагающая к культурной трансляции из одной предметной области в другую, что позволяет называть концепт основным способом культурной трансляции. Концепт, таким образом, является средством преодоления дискретного характера представлений о действительности и онтологизированным комплексом этих представлений. Именно он и является средством, делающим возможным «сгущение» поля культуры. Анализ многочисленных наблюдений исследователей позволяет сделать вывод о том, что концепт обладает следующими базовыми характеристиками.

Концепт недискурсивен в смысле дuскурса. Дuскурс - термин, обозначающий тип западноевропейской интеллектуальной стратегии рационально-классического ряда. Отсюда, дискурсивный - рассудочный, понятийный, логический, опосредованный, формализованный (в отличие от чувственного, созерцательного, интуитивного, непосредственного), отличается от понятия «диск?рс» - термина, обозначающего определенный лингвистический феномен.

Концепт недискурсивен в том смысле, что он нелинеарен: в этом смысле отношения концептов не есть отношения текстуальные (последовательностные), а гипертекстуальные, основанные не на временном развертывании, но на принципах переклички, отсылки.

Концепты иерархичны, их системные отношения образуют «образ мира», «картину мира». Быть может, самыми удачными терминами, выражающими системные связи концептов и как когнитивных структур, и как языковых воплощений, являются термины «лингвориторическая картина мира» и «языковой образ мира» поскольку утверждается, что «Систему и структуру лингвориторической картины мира образуют культурные концепты».

Бесконечность концепта определена его бытием как явлением культуры: он постоянно существует, совершая движение от центра к периферии и от периферии к центру, его содержательное наполнение также безгранично.

Событийность концепта определена его функцией в человеческом сознании, его участием в мыслительном процессе. Для того чтобы концепт укоренился как эвристическая категория, необходимо разделять системный, языковой концепт и его речевые, контекстуальные воплощения.

Концепт и речевые, контекстуальные воплощения находятся в отношениях, аналогичных отношениям фонемы и звука, морфемы и морфа. Языковой концепт абстрактен, нематериален, в то время как речевые, контекстуальные воплощения материальны и конкретны. Через речевые, контекстуальные воплощения осуществляется бытие концепта.

Концепт может рассматриваться как совокупность его «внешней», категориальной отнесенности и внутренней, смысловой структуры, имеющей строгую логическую организацию. В основе концепта лежит исходная, прототипическая модель основного значения слова (т. е. инвариант всех значений слова). В связи с этим можно говорить о центральной и периферийной зонах концепта. Причем последняя способна к дивергенции, т. е. вызывает удаление новых производных значений от центрального.[9; 176 - 179]

1.5 Вывод по главе 1

Проанализировав теоретические аспекты исследования картины мира мы пришли к выводу, что современное языкознание ХХІ века, став наукой широко интегрированной и многоаспектной, включило в область своих исследований последнего времени проблемы психологии и этнологии речи, культурологические и лингвофилософские. Когнитивная лингвистика, получившая широкое признание и распространение в современной зарубежной и отечественной науке, в сфере своих интересов выделяет такие понятия, как «образ мира», «образ сознания», «языковое сознание», «картина мира», «языковая картина мира» и др.

Языковая картина мира отображает обиходно-эмпирический, культурный или исторический опыт некоторого языкового коллектива. Следует отметить, что к рассмотрению национально-культурной специфики тех или иных аспектов или фрагментов картины мира исследователи подходят с разных позиций: одни берут за исходное язык, анализируют установленные факты межъязыкового сходства или расхождения через призму языковой системности и говорят о языковой картине мира; для других исходной является культура, языковое сознание членов определенной лингвокультурной общности, а в центре внимания оказывается образ мира. Картина мира представляет собой центральное понятие концепции человека, выражает специфику его существования. Картина мира формирует тип отношения человека к миру - природе, другим людям, задаёт нормы поведения человека в мире, определяет его отношение к жизни.

Глава 2. Способы исследования национальной картины мира англичан

По прочитанным произведениям мы попытаемся сделать попытку выстроить национальную картину мира англичан. Приведем пример, взятый из романа луна и грош где автор описывает стремление англичан всегда соблюдать приличия: «они встретились радушно, и разойтись им предстояло со вздохом облегчения. Такой обед был отбыванием светской повинности. Стрикленды «должны» были пригласить обедать тех людей, ничуть им не интересных. Они выполняли свой долг, а гости - свой»

Обратимся к статье Джорджа Оруэлла «Англичане», где он очень тонко характеризует английскую нацию: «стоит на минуту поставить себя на место иностранного наблюдателя, впервые оказавшегося в Англии, не непредубежденного и в силу рода занятий имеющего возможность общаться с рядовыми, полезными, неприметными людьми (…). Почти, наверное, он сочтет основными чертами рядовых англичан их глухоту к прекрасному, благонравие, уважение к закону, недоверие к иностранцам, сентиментальное отношение к животным, лицемерие и одержимость спортом» [Оруэлл: 221]

В подтверждении тому описание происходящего в гостях у Стриклендов.

«Меня представляли то одной, то другой знаменитости, и я краснел до корней волос, выслушивая добрые слова о своей книге. Я чувствовал, что от меня ждут остроумных реплик, но таковые приходили мне в голову лишь по окончании вечера. Чтобы скрыть свою робость, я усердно передавал соседям чай и плохо нарезанные бутерброды. Мне хотелось остаться незамеченным, чтобы спокойно наблюдать за этими великими людьми, спокойно слушать их умные речи.

Я точно зачарованный смотрел, с каким упорством дамы, не сняв перчаток, поглощают поджаренный хлеб и потом небрежно вытирают пальцы о стулья, воображая, что никто этого не замечает (…) их разговор я находил блистательным и с удивлением слушал, как они поносили любого собрата по перу, едва только он повернется к ним спиной. Преимущество людей артистического склада заключается в том, что друзья дают им повод для насмешек не только своим внешним видом или характером, но и своими трудами (…) говорили о политике и гольфе, о детях и последней премьере, о картинах, выставленных в Королевской академии, о погоде и планах на лето»[10;12]

Описание мужчин и женщин соответствует стереотипам английской нации.

«Мне помнятся дородные чопорные дамы, носатые, с жадными глазами, на которых платья выглядели как доспехи, и субтильные, похожие на мышек, старые девы с кротким голоском и колючим взглядом. Другие, напротив, считая такую точку зрения легкомысленной, наряжались в платья фабричного производства и нацепляли на себя поистине варварские украшения. Мужчины, как правило, имели вполне корректный вид. Они хотели выглядеть светскими людьми и при случае вправду могли сойти за старших конторщиков солидной фирмы. Вид у них всегда был утомленный. Женщины были слишком манерны, чтобы быть хорошо одетыми, и слишком уверены в своем положении, чтобы быть занимательными»[10;17]

Описание Чарльза Стрикленда можно приравнять к описанию большинству мужчин за сорок. «Стрикленд был широкоплеч, грузен, руки и ноги у него были большие, и вечерний костюм сидел на нем мешковато. Чем-то он напоминал принарядившегося кучера. Этобыл мужчина лет сорока, отнюдь не красавец, но и не урод; черты лица его, довольно правильные, но странно крупные, производили невыгодное впечатление. Он был чисто выбрит, и его большое лицо казалось неприятно обнаженным. Волосы у него были рыжеватые, коротко остриженные, глаза не то серые, не то голубые. В общем, внешность самая заурядная. Он был явно лишен светского лоска, но это качество не обязательное; он даже не выделялся какими-нибудь чудачествами. Это был просто добродушный, скучный, честный, заурядный малый. Некоторые его качества, может быть, и заслуживали похвалы, но стремиться к общению с ним было невозможно. Он был равен нулю». [10;18]

Концепт «Лондон» является сложным ментальным образованием, в котором проявляются взаимопереходы и взаимообусловленность признаков различных концептов, представленных в языке семемами, входящими в состав различных таксем, т. е. имя концепта не является единственным «ключом», активирующим в сознании называемую им мыслительную сущность. Так, помимо лексемы-имени концепта, концепт «Лондон» вербализуется в лексических репрезентациях семем, входящих в таксемы //urban area// и //capital city// («town», «borough», «city», «cosmopolis», «metropolis», «agglomeration», «megalopolis», «capital»), что обусловливается тем, что концепт подчинен когнитивным процессам категоризации и упорядочения в таксономию, которые оказывают влияние на его лексическое выражение. На когнитивно-концептуальном уровне перечисленные вербализации обусловлены включением концепта «Лондон» во фреймовые схемы высокого уровня обобщения «urban area» и «capital city».

В ходе анализа был выделен ряд когнитивных метафор, участвующих в формировании концепта «Лондон». К ним относятся метафоры, характеризующие Лондон как великий город: Лондон-как-Вавилон,-Иерусалим, -Помпеи, -античный Рим [«this mercantile Babylon»; (Manby Smith, 1857); «Go where we may - rest where we will. / Eternal London haunts us still» (Moore, 1819)]; как уродливо, болезненно разросшийся город: Лондон-как-нарост/опухоль [«But what is to be the fate of the great wen of all? The monster, called `the metropolis of the empire'?» (William Cobbett, Rural Rides, 1821)]; -тюрьма [«What's this we are doing / In this grim net of London, this prison built stark» (Morris, 1887)], -могила [«a dense fog <…> rendered the vast City one huge sepulchre» (Ewing Ritchie, 1880)], -ад [«Hell is a city much like London / A populous and a smoky city (Shelley, Peter Bell…, 1819)]; как благоприятное для жизни пространство: Лондон-как-рай/Аркадия [«Swete paradise precelling in pleasure» (Dunbar, 1501)]; Лондон-как-театр [«… great stage where senators, tongue-favoured men perform, admired and envied» (Wordsworth, 1805)].

Роман создаёт ощущение грязи, которое усиливает описание Лондона: «Холодные, серые, ночные лондонские улицы, в которых не найти пристанища; грязные и вонючие логовища - обитель всех пороков; притоны голода и болезни; жалкие лохмотья, которые вот-вот рассыплются»[5;5]. Это вечно грязный, мерзкий и сырой город, со своими трущобами, вечно плохой погодой и, разумеется, жителями. Их внешность и отношение друг к другу прекрасно подходят под описание Лондона. В этом романе мы видим бесстрастное, почти протокольное описание страшных трущоб Лондона. Вспомним, какое разочарование пережил Оливер Твист, впервые очутившийся на его улицах: «Более гнусного и жалкого места он еще не видывал. Много было маленьких лавчонок, но, казалось, единственным товаром являлись дети, которые даже в такой поздний час копошились в дверях или визжали внутри. (…) За крытыми проходами и дворами, примыкавшими к главной улице, виднелись домишки, сбившиеся в кучу, и здесь пьяные мужчина и женщина буквально барахтались в грязи» И эта грязь, беднота, теснота будут постоянно возникать на страницах романа: «Спустились сумерки; в этих краях жил темный люд; не было поблизости никого, кто бы мог помочь. Минуту спустя его [Оливера] увлекли в лабиринт темных узких дворов»[5; 245]

Туман и холод сопутствуют преступному миру, словно покрывая его грязные дела. Создается впечатление, что хорошая, теплая ясная погода, которая застает Оливера и его друзей в деревне, вовсе не бывает в Лондоне!

Описание базарного дня, стереотип любого базара. «Был базарный день. Ноги чуть ли не по самую щиколотку увязали в грязи; над дымящимися крупами быков и коров поднимался густой пар и, смешиваясь с туманом, казалось отдыхавшим на дымовых трубах, тяжелым облаком нависал над головой. Все загоны для скота в центре большой площади, а также временные загоны, которые уместились на свободном пространстве, были битком набиты овцами; вдоль желобов стояли привязанные к столбам в три-четыре длинных ряда быки и другой рогатый скот. Крестьяне, мясники, погонщики, разносчики, мальчишки, воры, зеваки и всякого рода бродяги смешались в толпу; свист погонщиков, лай собак, мычанье быков, блеянье овец, хрюканье и визг свиней, крики разносчиков, вопли, проклятья и ругательства со всех сторон; звон колокольчиков, гул голосов, вырывающийся из каждого трактира, толкотня, давка, драки, гиканье и вопли, визг, отвратительный вой, то и дело доносящийся со всех концов рынка, и немытые, небритые, жалкие и грязные люди, мечущиеся туда и сюда, - все это производило ошеломляющее, одуряющее впечатление»[4; 164]. Те же очереди, давку, гул можно и наблюдать в наши дни. В произведении Диккенса показан резкий контраст чистоты и грязи, возвышенных речей и грязных ругательств, обжорства и голода, рабской покорностью одних и самовлюбленностью других, наконец, высокой любви Гарри и Розы и непонятного чувства Нэнси к бандиту Сэйку. Диккенс показывает голод и ужасающие издевательства, которые терпят дети в общественном доме призрения. Фигуры приходского мистера Бамбла и других заправил работного дома открывают галерею гротескных сатирических образов, созданных Диккенсом: «Браунлоу как истый англичанин прежде всего и с наибольшей гордостью хвастается гражданскими вольностями и свободой личности». «Мистер Сауербери был высоким, сухощавым, ширококостным человеком, в поношенном черном костюме, в заштопанных бумажных чулках тоже черного цвета и таких же башмаках, физиономия его не была от природы предназначена для улыбки, но, в общем, ему не была чужда профессиональная веселость». Здесь - новая галерея типов: демонический содержатель воровского притона Феджин, грабитель Сайкс, по-своему трагическая фигура, проститутка Нэнси, в которой доброе начало все время спорит со злом и наконец одерживает победу. То варварские методы воспитания детей, то лицемерие и пошлость средних мещанских классов английского общества, то продажность парламентских деятелей - все это поочередно вызывает гневный протест или насмешку писателя.

Заключение

Исходя из вышеизложенного можно сказать, что язык выступает в качестве зеркала национальной культуры, ее хранителя. Языковые единицы, прежде всего слова, фиксируют содержание, которое в той или иной мере восходит к условиям жизни народа - носителя языка. В анализируемом нами английском языках, как и в любых других, важна и интересна так называемая национально-культурная семантика языка, т.е. те языковые значения, которые отражают, фиксируют и передают от поколения к поколению особенности природы, характер экономики и общественного устройства страны, ее фольклора, художественной литературы, искусства, науки, а также особенности быта, обычаев и истории народа.

Можно утверждать, что национально-культурная семантика языка - это продукт истории, включающий в себя также прошлое культуры. И чем богаче история народа, тем ярче и содержательнее строевые единицы языка. Согласно традициям, англичанин флегматичен, прозаичен, трудновозбудим, поскольку таким он себя видит; таким ему и свойственно становиться. Неприязнь к истерике и «шумихе», преклонение перед упрямством являются чуть ли не универсальными в Англии. Миллионы англичан охотно воспринимают своим национальным символом бульдога - животное, по мнению не англичан, отличающееся упрямством, уродством и непробиваемой глупостью.

Именно противоречия английского характера позволили говорить об «английском лицемерии». Общее представление европейцев об Англии может быть выражено в словах д'Артаньяна: «Ну, хорошо же! - воскликнул, наконец, д”Артаньян, выходя из себя. - Пусть будет по-вашему! Раз уж вы непременно этого хотите, ляжем костьми в этой гнусной стране, где вечно холодно, где туман считается хорошей погодой, дождь - туманом, а потоп - дождем, где солнце похоже на луну, а луна - на сыр. Впрочем, если уж надо умереть, то не все ли равно где: здесь или в другом месте» (А.Дюма).

Список использованной литературы

1. Апресян Ю.Д. Избранные труды, том I Лексическая семантика - М., 1995.

2. Брутян Г. А. Язык и картина мира // Филос. науки. 1983. № 1.

3. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка. - М., 1983.

4. Гусева Е. Моэм и его герои //Вопросы литературы. - 1976. - №3. - С. 69-78.

5. Диккенс Ч. «Приключения Оливера Твиста». М., 1989.

6. Звегинцев В.А. История языкознания ХIX и ХХ вв в очерках и извлечениях. - М., 1970. - Ч.1.

7. Ивашева В.В. Творчество Диккенса. - М., 1964. - С. 82.

8. Колшанский Г.В. Объективная картина мира в познании и языке. - М.: Наука, 1990.

9. Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: Курс лекций. - М.: ИТДГК «Гнозис, 2002. - 284 с.

10. Моэм У.С. Луна и грош - М.; АСТ Москва, 2007.

11. Павиленис Р.И. Проблема смысла: Современный логико-функциональный анализ языка. - М., 1983.

12. Павиленис Р.И. Понимание речи и философия языка // Новое в зарубежной лингвистике. - Вып. ХVII. - М.: Прогресс, 1986.

13. Пищальникова В.А. Проблема смысла художественного текста. - Новосибирск, 1992.

14. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. - М.: Наука, 1988.

15. Сулейменова Э.Д. Понятие смысла в современной лингвистике. - Алма-Ата, 1989.

Страницы: 1, 2, 3